Остров Беринга
Шрифт:
9 июля мы покинули остров и лишь с большим трудом сумел выбраться оттуда. Впереди я видел песчаные мели, на которых разбивались большие волны; мне еле удалось пройти там на глубине трех, четырех и пяти сажен. Из-за противных ветров на глубине семи сажен снова пришлось бросить якорь. В общем, только через несколько дней нам удалось выйти в открытое море; проходили на глубине десяти, одиннадцати, двенадцати и четырнадцати сажен. Вследствие вредных испарений, наблюдавшихся в этих местах, многие из состава экипажа заболели. На своей карте я назвал этот остров Фигурным, а бухту – Пациенция, так как нам пришлось
Отойдя от острова, я плыл по большей части к западу и отчасти к югу и 23 июля увидел впереди справа землю, расположенную на 41°22' северной широты. Были видны также три японских судна, плывшие к западу.
Я принял эту землю за остров Матсумаи, как это и было на самом деле; мне пришлось слышать, что японцы в этом месте содержат сильный гарнизон и большой флот. На берегу было видно несколько высоких вулканов, а в море много скал, выступающих из воды.
Я прошел вдоль берега до 25 июля, а потом отправился в обратный путь на Камчатку, как у нас было уговорено в случае, если мы с лейтенантом Вальтоном разминемся. Однако там я его не нашел. – Шпанберг метнул на Вальтона неодобрительный взгляд. – 15 августа мы бросили якорь в устье реки Большой, а уже 20-го после небольшого отдыха мы снова вышли в море и с Божьей помощью прибыли благополучно.
По мнению Лорки, рассказывал Шпанберг ужас как скучно, то и дело зачитывая со своего журнала даты и счисления. А ведь такие интересные вещи вокруг случались! И все же, несмотря на эту его сухую канцелярскую манеру, в штабе воцарилась долгая проникновенная тишина.
– Что ж, господа. – Беринг встал, опершись кулаками о стол и принялся внимательно изучать разложенную перед ним карту Шпанберга. – Великое совершено дело. С Божьею помощью меньше стало в окрестностях земель российских белых пятен. А близость Японии сулит как немалую выгоду в торговле, так и немалые опасения относительно их военных намерений. Но главное – Американской экспедиции положено начало! Теперь, милостью Господней, надлежит нам выполнить свою последнюю и самую важную задачу…
Нога у Лорки затекла совершенно. Он машинально переступил, и, не почувствовав онемевшей ногой опасности, с ужасным грохотом обрушился вниз, в сени.
– Лоренц! – Ваксель вскочил на ноги.
Чириков расхохотался, увидев, как Лорка занимается пунцовым румянцем весь, – от лба до подбородка и даже шеи. Командор Беринг, пряча улыбку, знаком приказал разгневанному отцу сесть.
– Вот тебе и секретное совещание… Что же мне с вами, молодой человек, теперь делать?
Лорка молчал, не поднимая глаз. А потом решился:
– Разрешите служить, командор! – А потом добавил просительно: – Иван Иванович!
Беринг прищурил глаза:
– До того, юноша, вам надобно б еще годков прибавить…
– Мне двенадцатый год! Тятенька сказывал…
Ваксель в сердцах грохнул кулаком по столу, и Лорка испуганно замолк.
– …и гардемаринскому чину обучиться… – продолжил Беринг
– Я готов! – отчаянно выкрикнул Лорка.
– …а наперво научиться дисциплине.
Отец побагровел: худшего оскорбления командор и придумать не мог.
– Разрешите мне вывести и наказать его примерно, – раздувая ноздри, тихо сказал он.
– Не разрешаю, – покачал
Лорка, боязливо косясь на отца, подошел. Беринг ткнул в карту.
– Посмотрим, что вы из рассказа капитана Шпанберга уразумели… Это что?
Лорка вгляделся:
– Это, должно быть, остров Матсумаи. Вот, капитан Шпанберг говорил, что видел его под 38 градусами северной широты… А это – вот! – остров Фигурный, где он видел тех волосатых людей. Тут бухта Поциенции. Ушел он оттуда с трудом превеликим, стало быть, для рейда наших прочих судов стоило бы поискать другую…
– Довольно, – прервал его Беринг сурово, но где-то в глубине его голубых глаз плясали яркие искорки. – Я вижу, юноша, к морскому делу вы весьма способны.
Не успел Лорка расцвести от неожиданной похвалы, как командор возвысил голос:
– Но к дисциплине вы, юноша, не прилежны! Назначаю вам штраф уборочными работами в штабе на две недели. Чтобы пол блестел! А там поглядим…
Глава 3
В добрый путь!
29 июня 1740 года, Охотск
Утро выдалось сырым и туманным. С моря дул резкий ветер и, несмотря на то что Охота давно вскрылась, неподалеку от устья еще носились льды.
Лорка стоял в самом конце шеренги моряков и, как все, с замирающим сердцем смотрел, как, трепеща на ветру, над грот-мачтой медленно разворачивается сине-белый Андреевский флаг.
Иван Иванович и отец стояли на носу. Отец возвышался над своим командиром на добрую голову, однако этот невысокий человек с добрыми усталыми глазами, которого Лорка так хорошо знал, сегодня выглядел как настоящий командор.
Он и отец были единственными среди всей команды, кто был одет по Уставу. Уж Лорка-то это знал: сукно для зеленого, с красными отворотами кафтана отцу было тем же, что и для командора, и шилось по тем же «чертежикам». Это позаботилась о построении мундира для мужа еще Анна-Кристина Беринг до своего возвращения с детьми в Петербург. Шерстяное сукно для мундира, широкополые голландские шляпы, белые чулки и чирики – туфли с пряжками, – были выписаны ею, когда супруга командора еще надеялась присутствовать при торжественном моменте. Остальные, как и сам Лорка, были одеты в серые бостроги – однобортные куртки и канифасные штаны. У некоторых на ногах красовались даже унты, потому как добыть в этих местах настоящие кожаные чирики было невозможно.
– Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков, – вперед вышел отец Илларион, дородный, круглолицый, в белой епитрахили, поручах и фелони. По традиции служба по случаю наречения кораблю имени происходила прямо на палубе.
Все вокруг затихли, перестав даже шевелиться. Бас отца Иллариона подхватили служки на берегу, и вместе с шумом волн, далекими криками чаек все это слилось в единый гимн.
Ульяна Ваксель, – «крестная мать», – одиноко стояла на берегу, молитвенно сложив руки. Крестным отцом, – восприемником, – конечно, никто, кроме самого командора, и быть не мог. Сейчас он стоял рядом с отцом Илларионом, готовясь «воспринять» корабль, точно младенца. Губы его шевелились в молитве.