Остров Буян
Шрифт:
– Постой-ка, отче святой, – негромко с усмешкой подозвал он.
Монах задержался.
– Обманул ты меня, Иван, – продолжал кузнец тихонько и добродушно. – Мы ждали тут женихов, ан ты прибрался!.. Ну, пришел – стало, гость! Мир так мир!..
– Женихов?! – воскликнул Иванка. Это слово его обожгло почему-то обидой: «Или Аленка уже невеста? Вишь – сватают! Женихов ждала – то-то и веселится!»
Иванка взглянул в лицо кузнеца потемневшим взором, словно искал, на чем бы сорвать досаду. Он сдернул с лица свою «харю» и бросил об пол так, что сверкнули
– Иванка, Иванка! – неистово завопил «девчонка»-Якуня, кидаясь ему на шею.
– Иванушка, голубь мой, ты ли? – кричал Уланка, явно довольный тем, что увидел не Менщикова Андрюшку, а давнего друга. Он стиснул его в объятиях.
Аленка бросилась тоже к нему, вся просияв, совсем не смущаясь тем, что кругом были люди, вмиг позабыв богатого «жениха».
Но Иванка взглянул на всех мрачно, со злостью и выбежал вон из избы, не сказав ни слова.
Он ждал на морозе своих товарищей, подслушивая веселье и пляску в доме, но из боязни насмешки не возвращаясь назад.
Таща к кузнецу всю ватагу, он думал, что под седой бородой его не узнают. Не намеренье помириться с Михайлой, а только желанье еще раз увидеть Аленку влекло его в дом. Но Иванка не был уверен в том, что кузнец его примет с охотой. Прийти в ватажке святочных ряженых было самым удобным. Но с кем?.. Встреча с Кузей облегчила дело: Иванка позвал с собой Кузю, а Кузя – старого приятеля, Захарку, Пана Трыка, который вырос и остепенился. Впрочем, все трое выросли и, сходясь, беззлобно вспоминали свои мальчишеские забавы и раздоры… Они собрались к кузнецу, прихватив с собой еще одного из «халдеев».
Веселье, пляска, пьяный мед и задорное личико похорошевшей Аленки – все вместе взбудоражило Иванку, и он уже начал мечтать о сватовстве, когда Михайла его спугнул словом «жених»…
Кузя понял его и, жалея друга, скоро увел товарищей от Мошницыных.
– У тебя, Ивашка, губа не дура: знатную девку сыскал, – сказал Захарка, когда они возвращались. – Только мыслю я, что кузнец ее за тебя не отдаст…
– Тебя, что ли, ждет в женихи?! – огрызнулся Иванка.
– А что ж не меня! Я скоро стану подьячим – чем не жених! Приду на пасху христосоваться…
– Шиш ты возьмешь! – в запальчивости воскликнул Иванка.
Захарка в ответ рассмеялся.
– Вот дурень! – он дружески хлопнул Иванку по плечу. – Я и лучше найду. Мне что кузнечиха!
Но Иванка ему не поверил…
4
В самые святки нежданно во Псков прикатили сыщики – окольничий и дьяк – для проверки псковского соляного торга.
Федор Емельянов не успел в соляном подвале навести порядок и попался: «скупой» контарь вместе с самим гостем Федором взяли в съезжую избу. Туда же свели всем ненавистного ростовщика Филипку Шемшакова.
Толпы людей в тот же час собрались у ворот Емельянова, ожидая видеть, как молодая, красивая и нарядная жена его, разодетая в соболя, выйдет заплаканная, чтобы поехать с мольбой к воеводе…
Лавки Федора Емельянова все вдруг затворились – приказчикам
– Тяжко будет окольничему ворочаться в Москву, – говорили псковитяне, – одних подарков от Федора целым обозом не свезть!
Тогда Томила Слепой и хлебник Гаврила пустились в обход посадских дворов: за общее дело великой складчиной складывался «посул» окольничему. Люди собирали по грошам, сколачивали по алтынам и гривнам рубли, из рублей – десятки, чтобы посулы «меньших» посадских пересилили посул богача Федора. Собранные деньги снесли царскому сыщику.
Окольничий не принял посадских, но выслал слугу сказать, что Федор будет наказан. Однако умные люди знали обычаи начальства, и, когда отказался сам сыщик, посланцы Пскова умолили слугу его взять для своего господина подарок: сто с четвертью ста рублев «на расходы», что, «кинув свой дом, он прискакал из Москвы для их слезного дела»…
На другой день радовался весь Псков: словно набат созвал посадских к пыточной башне, куда привели Емельянова и Шемшакова. Сюда собрались, как в древние времена сходились на вече, и густою толпой стоял народ возле башни, затаив дыхание, ожидая услышать стоны ненавистного богача Федора.
Федор, обнаженный и привязанный к дыбе, стискивал зубы, чтобы выдержать встряску, удары плети и не покарать боли, словно он видел через узкое решетчатое окно, устроенное под потолком башни, всю городскую толпу, жадно ждущую его слез и жалоб, и он не проронил стона… Только подьячий Филипка кричал, и визжал, и каялся, но толпа, стоя у подножья башни, торжествовала: голос подьячего приняла она за крики Емельянова, и сотни обиженных бедняков радовались отмщению.
5
По любви к Кузе Иванка привязан был к Кузину дяде Гавриле, а Емельянов стал самым лютым его врагом. Когда богача свели в пыточную башню, Иванка и Кузя вместе с толпой посадских подростков столпились у башни и слушали мольбы и стоны…
И вдруг толпа раздалась от повелительных окриков, и Иванка увидел Михайлу в сопровождении подьячего и двоих стрельцов. Он был в кожаном запоне, в холщовых рукавицах, подшитых кожей, с закопченным лицом – прямо из кузни.
– Пыточные снаряды, знать, изломались об Федора. Кузнеца повели клещи мучительские починять, – предположил кто-то в толпе.
Михайла был бледен. Иванка заметил во взгляде его тревогу и страх.
– Добра здоровья! – сказал Иванка.
Он, внезапно встретясь взглядом с кузнецом, поклонился, на миг позабыв о своей недавней обиде.
– Здравствуй, Иван! – грустно ответил кузнец, проходя мимо.
– Пошел! – крикнул ему подьячий.
Сопровождавший его стрелец отшвырнул Иванку.
– Куды, сопляк, к подстражному лезешь!
На стук подьячего с визгом приотворилась дверь страшной башни… Иванка видел, как, перешагивая порог, Михайла втянул голову в плечи.