Остров дальтоников
Шрифт:
Радиолокационная станция в Кваджалейне – часть радарного барьера в Тихом океане. «Там царит атмосфера застывшей секретности и страха», – говорила женщина, и это несмотря на то, что «холодная война» осталась в прошлом. Доступ на остров ограничен. В СМИ нет открытых обсуждений, потому что все они контролируются военными властями. Внешне люди строят из себя крутых парней, но под этой маской – деморализация и подавленность. На острове самый высокий в мире уровень самоубийств. Власти знают об этом и всячески стараются сделать Кваджалейн местом, пригодным для сносной жизни, – строят бассейны, поля для гольфа, теннисные корты и бог знает что еще, – но все напрасно, жизнь по-прежнему остается невыносимой. Конечно, гражданские лица могут покинуть Кваджалейн в любой момент, когда им заблагорассудится, а сроки службы военных на острове были значительно сокращены. На острове больше всех страдают местные
Я видел фотографии Эбейе – поверхность острова была почти не видна, поскольку каждый квадратный дюйм был покрыт жалкими хижинами, сложенными из картонных коробок, – и надеялся, что нам удастся познакомиться с ним поближе, но там нас не выпустили из самолета. Власти не желают показывать заезжим визитерам, что на самом деле там происходит. Многие печально известные Маршалловы острова – Бикини, Эниветок, Ронгелап – до сих пор необитаемы из-за высокой радиоактивности, и побывать на них практически невозможно. Я не мог не вспомнить ужасные истории, слышанные в пятидесятые годы: о странном белом пепле, усыпавшем японскую рыболовецкую шхуну, после чего весь экипаж заболел острой формой лучевой болезни; о «розовом снеге», выпавшем в Ронгелапе после очередного испытания, – дети никогда не видели ничего подобного и принялись с восторгом играть в «снежки».9 С некоторых островов все население было эвакуировано, а некоторые атоллы оказались настолько зараженными, что и сейчас, сорок лет спустя, они по ночам светятся зловещим фосфоресцирующим светом, как циферблат наручных часов.
В Маджуро к нам присоединился еще один пассажир – мы разговорились, когда оба оказались в хвосте самолета, чтобы лечь и вытянуть ноги. Это был рослый веселый человек, занимавшийся импортом консервированного мяса в Океанию. Он много распространялся о чудовищном аппетите жителей Маршалловых островов и Микронезии, с которым они поглощают «Спам» и другие мясные консервы. Предприятие нельзя было назвать убыточным, но сам этот человек считал настоящей благотворительностью поставки питательных западных продуктов темным туземцам, которые, в противном случае, продолжали бы питаться клубнями таро, плодами хлебного дерева, бананами и рыбой, то есть ели бы то, чем их предки питались тысячи лет – «антизападной» пищей, от которой они теперь, слава богу, отвыкли. Мой собеседник был убежден сам и старался убедить меня в том, что «Спам» стал главным продуктом в рационе микронезийцев. Видимо, он не знал, как неблагоприятно отразился на здоровье островитян переход на «западные» продукты питания. Я слышал, что население островов стало часто страдать диабетом, гипертонией и ожирением, то есть болезнями, которые были им раньше почти неизвестны10.
Когда я в следующий раз решил пройти в хвост самолета, моей соседкой оказалась суровая женщина лет шестидесяти. Она оказалась миссионеркой, севшей на самолет в Маджуро вместе с церковным хором, состоявшим из дюжины туземцев, одетых в яркие пестрые рубашки. Женщина говорила о важности проповеди слова Божия среди островитян: выполняя эту задачу, она ездит по всей Микронезии и проповедует Евангелие. Эта женщина тверда в своей вере, упорна и считает себя праведницей. И действительно, в ее напористой вере есть что-то почти героическое. В религии есть некоторая двойственность, ее сила сложна и противоречива, особенно при столкновении двух различных культур – и это противоречие проступало в облике суровой женщины и ее хора.
Медицинская сестра, консервный барон и миссионерка так заняли мое внимание, что монотонный полет над нескончаемой океанской гладью промелькнул почти незаметно. Я вдруг ощутил, что самолет начал снижаться в направлении огромной, похожей на бумеранг, лагуны Кваджалейна. Мне захотелось рассмотреть воспетый медсестрой ад Эбейе, но мы приближались к Кваджалейну с другой, «хорошей», стороны. Совершив ставшую уже традиционной тошнотворную посадку, мы с грохотом и кручением приземлились на взлетную полосу. Мне стало интересно, куда нас денут на время, пока механики будут менять погнутое колесо. Кваджалейн – военная база, испытательный полигон, короче, самое охраняемое место в мире. Гражданских
Нас попросили построиться в затылок и медленно, не делая резких движений, проследовать под навес на летном поле. Руководил нашими действиями чин военной полиции и руководил так: «ПОСТАВЬТЕ НА ЗЕМЛЮ ВЕЩИ, ВСТАНЬТЕ ЛИЦОМ К СТЕНЕ».
Здоровенная слюнявая псина, до этого лежавшая, тяжело дыша, на столе (температура под навесом была не ниже плюс сорока градусов Цельсия), была взята охранником за поводок и подведена сначала к нашему багажу. Собака тщательно его обнюхала, после чего полицейский подвел ее к нам, и она так же старательно обнюхала каждого. От такого обращения – как с овцами – по спине пробежал противный холодок. Мы поняли, какими беспомощными чувствуют себя люди в руках военных или тоталитарной бюрократии.
После этой процедуры, занявшей двадцать минут, нас загнали в узкое, похожее на тюрьму помещение с каменным полом, деревянными скамьями, полицейскими и, конечно, собаками. Окно было только одно. Расположено оно было высоко, но я, встав на цыпочки и вытянув шею, ухитрился выглянуть наружу. Я увидел аккуратно подстриженную лужайку, дорожку для гольфа и здание клуба для расквартированных здесь военных. Через час нам позволили перейти в небольшое здание в глубине аэропорта. Оттуда открывался вид на море, береговую батарею и памятники Второй мировой войны. Стоял здесь и указательный столб, стрелки на котором указывали самые разнообразные направления. Под каждой стрелкой стояло название какого-либо крупного города и указывалось расстояние до него в милях. Справа, у верхней стрелки, было написано: «Лиллехаммер – 9716 миль». Я заметил, что Кнут внимательно рассматривает эту надпись через свой монокуляр, думая, наверное, о том, как далеко уехал он от родного дома. Тем не менее указатель вселял и бодрость, так как давал почувствовать, что и другой, настоящий мир продолжает где-то существовать.
Самолет починили менее чем за три часа и, несмотря на то, что экипаж сильно устал из-за долгих задержек на Джонстоне и Маджуро – прошло уже тринадцать часов после вылета из Гонолулу, – летчики все же решили лететь, а не оставаться в Кваджалейне на ночь. Самолет взлетел, и всеми нами, когда Кваджалейн остался позади, вдруг овладело чувство необычайного облегчения и радости. В самом деле, в самолете во время этого последнего перелета воцарилось поистине праздничное настроение. Все стали приветливыми и разговорчивыми, начали делиться друг с другом едой и разными историями. Нас объединяло волнующее ощущение жизни и свободы после неприятного, пусть и кратковременного, заточения.
Разглядев лица моих попутчиков во время пребывания в Кваджалейне, я осознал, насколько многолика Микронезия: здесь были понпейцы, возвращавшиеся на свой остров; чуукизы – рослые, похожие на полинезийцев великаны, говорившие на плавном, текучем языке, сильно отличавшемся – даже для моего уха – от языка Понпеи. Летели с нами и весьма сдержанные уроженцы Палау, исполненные чувства собственного достоинства. Видел я и дипломата с Маршалловых островов, летевшего в Сайпан. Находилось в самолете и семейство с Чаморры (в их речи я уловил нечто похожее на испанский язык), возвращавшееся домой, на Гуам. Уже в воздухе я вдруг почувствовал, будто я оказался в каком-то лингвистическом аквариуме, улавливая звуки самых разных наречий и языков.
Слушая причудливую смесь языков, я начал понимать, что Микронезия – это гигантский архипелаг, туманность островов, тысяч островов, рассеянных в необъятной акватории Тихого океана, и каждый из них был далек от других, как инопланетное космическое тело, как звезды в небе. Именно к этим островам, к исполинской ближайшей галактике Полинезии, влекло величайших в истории человечества мореплавателей. Их влекли любопытство, страсть, страх, голод, религия, войны – причин было множество, но вело их искусство кораблевождения и глубокое знание характера океана и путеводных звезд. Люди приплыли сюда более трех тысяч лет назад, когда греки только начали исследовать Средиземное море, а Гомер рассказывал о странствиях Одиссея. Громадность этой одиссеи, ее героизм, ее чудо, ее отчаяние захватили мое воображение, когда мы летели над бескрайним простором Тихого океана. Сколько таких путешественников сгинуло в безграничной пучине, так и не достигнув земли, которую они так жаждали увидеть! Сколько кораблей было разбито о рифы и скалы жестоким прибоем. Сколько островов обманули мореплавателей своим мнимым гостеприимством, а потом оказались слишком малыми для того, чтобы поддержать жизнь прибывшего народа. Сколько людей погибло здесь от голода, безумия и насилия?