Остров (др. перевод)
Шрифт:
Однажды холодным февральским днем, когда мороз держался до полудня, они поженились в мэрии в южной части Лондона. Приглашение на эту церемонию, весьма неофициальное, несколько недель стояло на высокой полке над камином в гостиной Марии и Николаоса. Они могли бы увидеть Софию в первый раз после того, как она села на паром и исчезла из их жизни. Жгучая боль брошенности, которую они испытывали так остро, впервые слегка утихла, уступив место ноющей боли понимания. Они отправились на эту свадьбу со смешанным чувством волнения и тревоги.
Но им обоим мгновенно понравился
После этого они задержались в Лондоне еще на два дня. Мария была просто ошеломлена городом, в котором теперь предстояло жить Софии. Для Марии Лондон был сродни другой планете, местом, непрерывно пульсировавшим шумом автомобильных моторов, заполненным чудовищными красными автобусами и плотными толпами людей, проносившимися мимо витрин с тощими манекенами. Это был город, в котором его обитатели не имели шансов случайно столкнуться с кем-нибудь знакомым. И для Марии это стало первым и последним случаем, когда она покинула родной остров.
Даже выйдя замуж, София продолжала практиковать искусство лавирования между тайной и ложью. Она убедила себя в том, что сокрытие, то есть акт «не рассказывания» чего-либо, – это совсем не то, что неправда, высказанная вслух. Даже когда родились ее собственные дети – первой, всего через год после свадьбы, стала Алексис, – София поклялась себе никогда ничего не говорить им о своей критской родне. Их следовало оградить от их собственных корней и навсегда защитить от бесконечного позора прошлого.
В 1990 году, в возрасте восьмидесяти лет, доктор Киритсис скончался. В британских газетах появилось несколько коротких некрологов, всего в десяток строк, – в них говорилось о вкладе доктора в исследования бациллы лепры. София аккуратно вырезала их и сохранила. Несмотря на то что между супругами Киритсис разница в возрасте была почти в двадцать лет, Мария пережила мужа всего на пять лет. София полетела на Крит, лишь на два дня, на похороны тети, и ее охватило чувство бесконечной вины и утраты. Она наконец осознала, что ее восемнадцатилетнее самолюбие привело к эгоцентризму и неблагодарности, и то, как она покинула Крит много лет назад, явилось с ее стороны ужасным поступком, но теперь было поздно сожалеть об этом. Слишком поздно.
Именно в это время София решила окончательно стереть свое прошлое. Она избавилась от тех немногих вещиц,
Уничтожая материальные свидетельства своей истории, София пыталась сбросить со счетов прошлое, но страх его обнаружения постоянно грыз ее, как некая болезнь, и с годами чувство вины за то, как она обошлась с дядей и тетей, все усиливалось. Оно засело в глубине ее желудка, словно тяжелый камень, – это было сожаление, которое иной раз заставляло Софию ощущать себя физически больной, когда она думала о том, что исправить ничего нельзя. А теперь и ее собственное дитя покинуло дом, и София острее прежнего ощущала боль раскаяния, понимая, что причинила родным непростительные страдания.
У Маркуса хватало ума не задавать лишних вопросов, он уважал желание Софии избегать любых упоминаний о ее прошлом. Но дети росли, и их критская кровь проявлялась все отчетливее: у Алексис были прекрасные темные волосы, а у Ника – черные ресницы, эффектно обрамлявшие его глаза. София постоянно боялась того, что однажды ее дети могут узнать, какими людьми были их предки, и у нее все сжималось внутри. Но теперь, глядя на Алексис, София сожалела о том, что не была более открытой. Она видела, что дочь смотрит на нее изучающе, как будто никогда прежде ее не видела. И в том была только ее вина. София сама превратила себя в незнакомку для детей и мужа.
– Мне очень жаль, – сказала она дочери, – что я никогда раньше не говорила с тобой обо всем этом.
– Но чего ты стыдишься? – спросила, наклоняясь вперед, Алексис. – Это история твоей жизни, но ты-то сама никакой роли в этом не играла!
– Те люди были со мной одной крови и плоти, Алексис. Прокаженные, изменники, убийцы…
– Да ради бога, мама! Кое-кто из них был настоящим героем. Взять только твоих дядю и тетю – их любовь пережила все, а работа твоего дяди спасла сотни, если не тысячи человек. А твой дед? Каким примером мог бы он стать для сегодняшних людей! Никогда не жаловался, никогда ни от кого не отрекался, просто страдал молча.
– Да, но моя мать…
– Ну, я, конечно, рада, что она не была моей матерью, но я не стала бы так уж огульно ее осуждать. Да, она была слаба, но ведь в ней всегда жил бунтарский дух, разве не так? Похоже, ей куда труднее, чем Марии, удавалось делать все то, что она обязана была делать. Но она справлялась.
– Ты слишком снисходительна, Алексис. Анна безусловно была слабой, но разве ей не следовало сопротивляться природным инстинктам?
– Нам всем следует, мама, только не у каждого хватает на это сил. Ну а Маноли сумел воспользоваться ее слабостью насколько мог. Люди ведь всегда так поступают.