Остров гуннов
Шрифт:
– Вы восторгаетесь, что делаете доброе! Бойтесь революции, лицемеры!
Местный отряд «новых гуннов» бросился к возмутителям. В президиуме кричали:
– Откеда ви? Из комитета «подзаборных»?
Арестованных быстро уволокли куда-то.
Савел усмехался.
– И что, схлопотали? С рогаткой на вечные устои.
В перерыве Савел убеждал меня:
– С чего взяли твои друзья, что виновато государство – несколько десятков олигархов, правда, с тучей чиновников? Государство – нечто мистическое в головах людей. Оно распоряжается тем, что награбит, и после своих расходов не может, как бы ни старалось,
– Почему же народ недоволен?
– Ты не прав, – подзуживал Савел. – Народ пассивен, его нужно подгонять к Эдему. Пусть это и безрезультатно, зато все в движении, все заняты. Это лучше, чем провалиться ко всем чертям.
Возражать ему не хотелось.
7
Регулярные вызовы в Орган расследований наводили на тревожные мысли.
Снова казенное учреждение со стандартными столами и голыми деревянными скамьями, спертым воздухом, порожденным вековой тягомотиной скученных вместе людей, все время занятых изнурительной писаниной судебных бумаг.
На этот раз я составлял анкету с неожиданными вопросами о личной жизни и участии в движениях, докапывающихся до чего-то самого интимного, нужного их самопожирающему богу.
И снова вихрастый бойкий следователь в серой мантии дружелюбно глянул из-за бумаг:
– Ты оставил 20-верстовую зону. То есть преступление.
– Мне разрешили…
– У тебя было предписание, до какого места можно ходить.
Наконец, следователь радостно выложил, зачем пригласил на беседу.
– На тебя подали в суд. За клевету на существующую систему. Твои знакомые нобили. Пока можешь быть свободным. Но нельзя выходить из дома. Ты под домашним арестом. Имай, это честь для преступника, и мы пошли против воли раздосадованного населения.
И выписал мне повестку.
У меня было чувство, как, наверно, у Галилея перед Святой палатой инквизиции.
Свободный художник Савел посмеивался.
– Все естественно. Насилие заложено в природе. Ты сам рассказывал что-то неслыханное о космосе. Сплошь жуть! Планеты вонзаются друг в друга – дрызг! А солнечный ветер? Дыхание смерти. Так что, опалит, если окажешься рядом. Слава богу, сама собой смерть не приходит, даже в старости. Только при сшибке миров, природных ли, человеческих.
Я не был согласен.
– Каждое энергетическое тело совершает свой круг. Преждевременно ничего не должно совершаться. Может быть, только у вас.
– Откуда ты знаешь, что преждевременно? Другая сила, чтобы не погибнуть преждевременно, сохраняет себя, сталкивая другую в бездну.
– Так было в варварские времена становления вселенной. Сейчас все планеты крутятся по своим орбитам.
– Вот видишь, и ты за консервацию! Кто же потерпит, если все, что создано, полетит коту под хвост.
– В моем мире нет такой ситуации.
– Главное, не быть одному. Меня с детства воспитывали в общине. Совместный труд на полях в провинции, отряды юных гуннов, общие цели. Все были вовлечены в общее дело.
– Вот и воспитали в ксенофобии.
– Ну, и что? – вздохнул он. – Ты вот говорил о каких-то фашистах. Но что делать, если только в общности, людной казарме уходит страх? Не хочется потерять род.
Взаимное раздражение было непонятным. В точке мироздания нарастал конфликт, и никто из нас не знал, где его корни. Только сейчас я увидел его беспокойное лицо, без признаков подлинного чувства – выражения души. Есть люди, у которых нет сомнений с рождения.
Орган пророчеств, вернее я, пользуясь богатыми архивами библиотеки в обители и на службе, провел кропотливые изыскания и подготовил доклад – долгосрочный прогноз развития страны. Это должно было быть нечто вроде доклада Римского клуба.
Утомленный непробиваемой рутиной равнодушной среды, я разразился откровениями. Не хотите слышать о неприятном? Нате вам пророчество!
История гуннов безвозвратно изменила их психологию. Никто не отвечает ни за что, ничего не желает, кроме уединения в своих нелепых жилищах и садиках. Весь настрой нашей жизни – это длительный, может быть, навсегда, упадок энергии.
В холодной, безучастной к людям стране во всех ее уголках, где жизнь движется механически, как жернова, которых надо опасаться, чтобы не засосало, а лучше всего бежать без оглядки в скорлупу своего уединения, – в этой стране назревает взрыв…
Наш вулкан Колоссео – это метафора изменчивости времени. Потревожили магму самой сути природы, добывая энергию набегами на нее. Сейчас катастрофа не очевидна, и потому все думают краткосрочно, не понимают, перед чем стоят.
«Нобили» живут разнообразным обжорством тела и духа, катаются в масле бессмертия, за счет все более скудных удобств большинства. Усыпляют себя развлечениями для умственных недорослей, считая, что так будет всегда. Несмотря на прозрения стариков, которые стали преобладать в результате демографического сдвига.
У населения Острова, прозябающего под густым облаком вулкана, в сгущающемся зловонном дыме примитивных «свечных заводиков» над задыхающимися городками, в бедной рассеянности окраинного населения, застыла многовековая привычка к одному и тому же состоянию его скудного существования.
Мы не готовы к угрозам, которые несет странная нестабильность Острова, оставленного в одиночестве среди мирового океана.
Стремясь избежать мистики (то есть возможности сожжения на костре), я обосновывал пророчество ясными фактами и цифрами – показателями перехода системы за пределы ее возможностей, а затем – резкого спада. Сам предел не изменится при его превышении, да и система вряд ли изменится – просто исчезнет. Все определится скоро – при нашей жизни.
И в то же время это было желание изменить застывшее пространство и время в умах гуннов, выросших из порочных корней. Самое болезненное ощущение – это осознание, что надо менять привычки.
Наверно, от доклада веяло пророчеством того времени, когда грозный и беспощадный Бог сжег Содом и Гоморру. Но мой руководитель Органа пророчеств нашел в нем призыв к улучшению нравов. Доклад разослали по инстанциям под грифом «Секретно».
Я сделал ошибку. Послал доклад в здешние печатные издания, мало изменившиеся со времен Гуттенберга, но те сообщили, что материал не входит в их формат. В виде заметок он вышел в подпольной газете оппозиции, выпускаемой на нескольких листках второсортной бумаги и с расплывающимися буквами.