Остров Инобыль. Роман-катастрофа
Шрифт:
— Пошли, Сережа… Прикроешь…
Оставшиеся липли к окнам, но тщетно — дождь заливал стекла.
Чугуновский кинулся, было, открыть балконную дверь и поглядеть с балкона: не домработница ли? Но теперь уже заключенный в наручники пленный закричал:
— Стоя-а-ать! — и тут же сказал: — Это я автоматически! — что можно было счесть за своеобразное извинение.
30
Болели отмирающие мышцы, но с какой-то утраченной сладостью ощущений Игнатий управлялся
— Сталина с усами носил на демонстрациях? Носил! — кричал он лесным деревьям, вырубая штыком пласт дерна. — Булганина с бороденкой носил? — спрашивал он лопату. — Носил! Хрущева Никиту с бородавками носил? Носил опять же! — говорил он сам себе. — Брежнева с бровями? Тоже носил. Все, шабаш! Проживем без них, вот без табачка — труднее… — он с головой, как палаткой, накрылся непромокаемой пленкой и закурил.
— Но-очка-а-а! — звала Люба Родина свою козу. — Но-очка-а-а! — тоже под прозрачной парниковой пленкой.
«Эх-ма… Где мои ночки? — тянул свой табачок Игнатий. — Как мои хромовые сапожки-то скрипели…»
— Смотри, лес не сожги! — грозит посошком Люба.
— Мозги тебе надо на профилактику… — ворчит Игнатий. — Какой пожар? Потоп!
И он хочет сказать Любе, что хорошо, мол, вода-то с горы скатывается. Он ищет ее глазами, но из лесу выходит на елань странная пара. Он видит большого, волосатого, черного, как погорелец, мужика в коротких штанишках на помочах. Он видит на этих штанишках голубые клеточки и видит красный с помпончиком берет, который мужик длинными ручищами надевает то на свою голову, то на рога Любиной козы Ночки. Коза, ведомая им за веревку, идет послушно, успевая ухватить травки и пожевать ее, тряся двускатной бородкой.
Игнатий бросает сигарету и припускает к Родиной, чтоб защитить.
— Кто это, Люба? — кричит он на ходу.
— Тутошная обезьяна… — кричит и Люба. — Не бойся… Она с коттеджей…
— Ну, интересно козы пляшут! — удивляется Игнатий. — Конец света! Зря я бычок-то выбросил…
— Кто знает: начало ли, конец? А у меня три кади сухарей насушено. Хотела поросенка взять на откорм, дак… Денег столь не набралось… Ща поросята-то, знаешь, в какую цену?
— Не надо тебе, Люба, поросенка. Бери меня — я бесплатный!
— Посмотрим на твое поведенье… Иди, куряка, не пахни тут…
Зачем невольно прилепились эти двое друг к другу? Оттого, может быть, что все живое в мире обречено жить парно, да злой ум не дает человеку утешения. Оттого и страшно жить, как безродным, на любимой, но отчуждаемой земле… А умирать-то, похоже, еще страшнее…
31
—Катастрофа… — вздохнул Федор Федорович, цепко, между тем, разглядывая нервно позевывающего хозяина дома. — Где спасение, Валерий Игнатьевич? Вот она работа этого министерства! Не зря, не даром с пожарными объединились…
— Министерство катастроф? — безудержно зевал тот. — Где оно?.. А вы кто сам-то? Вы ко мне?
— А как же? Разумеется. У вас ведь, я думаю, посторонних в доме не бывает?
— Теперь
— Федор Федорович.
— Скажите, Федор Федорович, что могло произойти с погодой, со связью, с электричеством? Насколько это серьезно? Вы ведь с Антоном? Стало быть, человек вы не простой, как мы, местные лентяи и мечтатели…
— Я врач. Но могу предположить, что со связью могло произойти все, что угодно, — уклончиво ответил врач. — Помню, в советское время я лечил одного… м-м-м… ученого по фамлии Апраксин. Вы знаете, что он придумал, этот Апраксин? Он изобрел «космический трал» и бился с этим воборонку. Бился до тех пор, пока не влетел к нам в клинику. Как золотая рыбка в трал. Надеюсь, вам не нужно объяснять, какого профиля эта клиника?
— Какого же, доктор? — Чугуновский свел глаза к переносице и покрутил пальцем у виска. — Да? И что же за бредень такой он изобрел, если это не государственная тайна?
Доктор мило усмехнулся и отвел взгляд от пациента.
— Да. Это такая клиника, где можно встретить мирно беседующих между собой за похлебкой императора Николая Второго и душку Ленина. А принцип «космического трала» я попытаюсь вам объяснить. Он достаточно прост. Из двух точек, назовем их космодромами, одновременно стартуют два космических экипажа. В заданном районе Галактики они стыкуются, потом расходятся. Расходятся для того, чтобы развернуть трал из высокопрочного легкого металла. Этот трал, Валерий Игнатьевич, представляет собой мешок, огромную авоську емкостью в сотни тысяч кубометров. Так в считанные часы космос очищается от насаженных в нем спутников-шпионов и прочего военного хлама.
Он придумал это, как тест, только что и специально для будущего подопечного.
Чугуновский же покачал головой и высказывал здравое сомнение в практической части проекта:
— Это невозможно по целому ряду соображений…
— Согласен с вами априори, как обыватель с обывателем и к тому же не специалист в космических делах. Но — вспомните! — было время, когда паровоз казался чудом технической мысли, не так ли?.. — рассуждал далее доктор. — Однако факт остается фактом: у нас нет связи, нет радио, нет света. Мы в каменном веке. Что касается этого фантастического ливня — тут синоптики ничем новым свою профессию не запятнали и, как всегда, ничего такого не ведали. Все вместе взятое похоже на климатическую войну, первым полигоном которой была Европа в начале третьего тысячелетия…
— А… — открыл было рот Чугуновский, но опытный психолог Федор Федорович прибавил металла в тембр вещания:
— И я не удивлюсь, если по нашей равнине вскоре пройдут два-три цунами.
— А…
— А что касается Министерства катастроф, помилуйте… Садитесь! — указал он Чугуновскому на уютную палевого цвета визитку. — Я вам расскажу, что такое это министерство, чьей помощи вы ждете.
Чугуновский подчинился и сел на указанное место.
Федор Федорович расположил свое массивное тело на маленьком табурете напротив. Все время короткой паузы он покачивал перед собой, как камертоном, указательным пальцем правой руки, а в левой придерживал под мышкой большую амбарную книгу.