Остров Колдун
Шрифт:
Разговаривать не хотелось. Молчал Фома Тимофеевич, попыхивая трубочкой и прогуливаясь взад и вперед, молчал Фома, подставляя голову ветру и только посапывая от удовольствия, молчал и я, наслаждаясь тем, что вот я и путешествую, плыву вдоль пустынных берегов, и представлял себе, как было б хорошо открыть неизвестную бухту или какой-нибудь остров, придумать ему хорошее название и нанести на карту. Ещё я подумал, что славно бы поехать в Воронеж. Пришел бы к нам в школу, стал бы рассказывать о здешних местах и о том, какие я совершил путешествия, и весь наш класс слушал бы открыв рот, а некоторые
– Вот странно, – говорила Глафира, – я Фому Тимофеевича на берегу ни чуточки не боюсь, а на судне прямо дух захватывает.
– Что же тут странного, – сказал Степан, – на берегу он всего только Фома Тимофеевич, а на судне он капитан.
– Нет. – Глафира покачала головой. – Тут не то. Просто я на море всего боюсь.
– Надо, Глаша, привыкать. Выйдете за меня замуж, станете женой моряка, вам моря нельзя бояться.
Глафира долго молчала. Потом она заговорила печально, тихо:
– Какая же, Степа, у нас может быть с вами жизнь? Я море знаете как не люблю? – Она говорила и смотрела в бесконечное сверкающее море. – Ужас, как не люблю! Ночью мне море приснится, так я вся дрожа просыпаюсь. А вы ведь без моря не можете.
Она сказала это полувопросительно, будто надеясь, что Степан откажется от моря и тогда всё уладится и все будет хорошо. Но Степан ответил грустно и коротко, будто извиняясь:
– Да, не могу.
– Ну, вот видите! – сказала Глафира.
– Что – видите? – повторил Степан. Он глядел вперед, и казалось, что он обращается не к Глафире, а просто так, куда-то в пространство. А говорил он настойчиво и убежденно: – Ничего я не вижу. А как все моряки живут? Конечно, когда муж в рейсе, жена на берегу, но уж зато муж из рейса пришел – водой супругов не разольешь. Гости придут посидеть – муж рассказывает, что в рейсе случилось: может, шторм был или машина испортилась, чуть на скалы не нанесло или ещё что, – а жена сидит, переживает. И печка натоплена, чистота кругом, половички постланы, самовар шумит. Хорошо!
Он говорил это будто сам себе, будто Глафиры и не было рядом, и так же, как будто для себя, сказала Глафира:
– А потом вы опять в рейс уйдете, а я ночи не буду спать, думать, что с вами, не случилось ли чего.
– Все равно, – убежденно сказал Степан, – ни мне без вас не жить, ни вам без меня. Тут, Глаша, уж ничего не сделаешь.
– То-то и беда, – сказала Глафира.
Я посмотрел назад. Берег был теперь далеко-далеко. Уже нельзя было разглядеть ни скал, ни бухт, ни ущелий. Только черная гряда тянулась по самому горизонту, низкая, черная, неровная гряда. Мы были одни в бесконечном море. Ровно сту чал мотор, «Книжник» весело налегал грудью на волны и расплескивал их, будто играл, радуясь широкому морскому простору. Жгутов вылез на палубу, присел на край люка и закурил.
– Как работает, Фома Тимофеевич! – сказал он. – Слышите? Часы! Со мной не пропадёте.
Фома Тимофеевич буркнул что-то очень недовольно, и в этот момент наступила тишина. Я
Я посмотрел на Фому. Нет, Фома был как будто спокоен, хотя у этих поморов разберешь разве, когда они спокойны, а когда волнуются?
– Погляди, Степа, который час? – спросил Фома Тимофеевич.
– Десять десять, – ответил из рубки Степан.
Я даже вздрогнул. Неужели уже два с лишним часа, как мы вышли из порта? Незаметно, в спокойных, ленивых размышлениях, прошло время. Значит, мы уже через час должны были бы быть в Черном камне, но мы были далеко в море, и берег был еле виден на горизонте.
Фома Тимофеевич смотрел, щурясь, на черную полосу берега.
– Сильно нас сносит, Степа, – сказал он.
– Ничего, – сказал Новоселов, – мотор заработает, все за час наверстаем.
– Позови-ка Жгутова, – буркнул Фома Тимофеевич.
– Механика к капитану! – крикнул Новоселов в переговорную трубку.
Жгутов сразу поднялся на палубу. Очень жалкий у него был вид. Он отводил глаза в сторону и переступал с ноги на йогу.
– Звали меня? – спросил он.
– Ну, что там с мотором? – Коновалов смотрел на Жгутова в упор. – Долго ещё возиться будешь?
– Просто не знаю, Фома Тимофеевич, – жалобно загнусил Жгутов. – Всё время заедает, проклятый! Намучился я с ним!
Фома Тимофеевич подошел вплотную к Жгутову. Он стоял, приблизив свое лицо к растерянному лицу моториста, а моторист смотрел в сторону, будто его занимали чайки, с криком летавшие над водой.
– Да ведь ты же целую ночь возился! – сдавленным голосом сказал Фома Тимофеевич. – Ты же утром опробовал. Ну, говори, объясни, что случилось, ведь ты же механик. Ты должен знать.
Жгутов все следил за чайками, как будто ждал от них сочувствия.
– Не знаю я, Фома Тимофеевич, – сказал он, – сам ничего понять не могу.
Капитан отошел от моториста, пососал трубку, даже не заметив, что она погасла, прошелся взад-вперед и, остановившись перед Жгутовым, сказал спокойным голосом:
– Даю тебе полчаса. Если через полчаса мотор не наладишь, в первом порту списываю, и пойдешь под суд, ясно?
Жгутов кивнул головой и молча спустился вниз.
– Заметь время, Степа, – сказал Коновалов.
– Десять часов восемнадцать минут, – ответил Степа и добавил успокаивающе:
– Что вы припугнули Жгутова, это, конечно, Фома Тимофеевич, правильно, но вообще-то ничего страшного, даже если он к вечеру отремонтирует. До Черного камня ходу час, ну полтора, значит, так и так с утра торговать начнем… А погода славная. В крайнем случае поболтаемся несколько лишних часов.
– Да знаешь ли ты, Степан… – рявкнул капитан на Новоселова и вдруг осекся. Он кинул взгляд на нас с Фомой, помолчал, пососал трубочку и закончил совсем спокойно: – Вообще-то, конечно, ничего страшного.