Остров Крым (авторская редакция)
Шрифт:
— Значит, и она здесь, — пробормотал он. — Таня и Кристи теперь рядом, — он улыбнулся. — Не пережали, ребята? Все правильно?
Сабашников обнял его за плечи. Мустафа тихо проговорил:
— В «Питере» работает Си-Би. Антон и Памела вызывают. Они сейчас в море, уходят к Турции. Дали свои позывные. Еще полчаса они будут в зоне слышимости. Что им передать?
— Передай, что я целую их, — сказал Лучников. — Трижды целую маленького. Передай, что я страшно занят — я хороню своих любимых.
Сабашников крепче сжал его плечи.
— Повторяй за отцом Леонидом.
Втроем они вдруг крепко и ясно запели:
— «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всей душой твоею, и всем телом твоим!»
Звезды полыхали. За собором Святого Владимира взлетал праздничный фейерверк.
В соседней
«Боже, как я живу, — думал он. — Чем я всю жизнь занимаюсь».
В душе его была тревога, он часто посматривал на светящийся циферблат своих часов… Вдруг что-то случилось с современным механизмом: стрелки, секундная, минутная и часовая, закрутились с невероятной скоростью, словно в бессмысленной гонке, а в рамке дней недели стало выскакивать одно за другим: понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, понедельник, вторник, среда, четверг…
1977–1979
Послесловие
«ПРОШЛОЕ — В НАСТОЯЩЕМ»
В небе памяти моей стоит ослепительное солнце двенадцатилетней давности — оно распластывает нас на коктебельской гальке, прижимает киммерийскую пыль к полотну дорога и гонит в море — окунуться в виноградную воду, всем телом ощутить монотонную вечность соленой массы. Еще — высоко под облаками жужжит вертолет, облачко застыло от жары, где-то шуршат шины, выплевывая мелкие камешки, зеленой «Волга» М-24 Василия Аксенова, пробирающегося из Москвы на юг, через петли перешейка, сюда, в Коктебель, на улицу Десантников, где обычно маэстро останавливался с семьей, не принимая писательского Дома творчества, где тесно не мыслям, а завистливым взглядам, сплетням, всякой дребедени…
Еще в Москве мы договорились, что будем видеться в августе, плавать вместе, ходить на холм Волошина. И вот мы лежим лицом к земле, как бы прислушиваясь к ее недрам или готовые вот-вот резко вскочить и сделать рывок опять к морю… Я чувствую тяжелые, отрывистые взгляды на своей спине, на спине Вас. Палыча. Я знаю, кому они принадлежат — двум сотрудникам ГБ, которые положены служебной необходимостью средь писательских тел на пляже для того, чтобы «сечь» за крамольным писателем, главным редактором «Метрополя». «Вас. Палыч, — говорю я, — эти двое за вами секут, я знаю их по городу…» «Плевать, работа у них такая…» Однако встает и с ходу бросается в воду, долго плавает, фырча, как морж, долго лежа на спине, смотря в небо, отключившись, что-то обдумывая. Искусствоведы в штатском, с погонами, проступающими сквозь кожу на плечах, напряженно смотрят за купальщиком — не дернет ли в нейтральные воды, облегченно вздыхают, когда Вас. Палыч тяжелой походкой устойчивой, как у боцмана, выходит на берег. Боже! Знали бы они, что складывалось в голове у писателя, о чем он думал, какое слово подбирал, чтобы вскоре уйти надолго в свою каморку. Они бы испугались самих себя, понеслись с донесениями, но, увы, увы, — человек свободен настолько, насколько он свободен внутри. Особенно настоящий писатель. А он в это время заканчивал свой знаменитый роман «Остров Крым», который сегодня читатель держит перед собой.
Коктебельские дни проходили монотонно, принося очередные известия — воздушная катастрофа, погибли вместе с другими пассажирами 17 футболистов «Пахтакора», бензина в заправочных нет, и надо ездить по деревням, чтобы залить баки, что и делает зеленая «Волга». Все переживается вместе. Леша Козлов, великий музыкант, друг Василия Палыча учит всех голоданию, к компании пристали двое братьев-близнецов, которые показывают всем гимнастику йогов. Все сближаются очень быстро, мы бродим шумною толпой с девичьим хвостом, по вечерам укладываемся спать в спичечных коробках аборигенов, курим всю ночь, смеемся, под утро засыпаем, слыша шорох крыс где-то в глубине деревянного городка; голос хозяина сквозь фанеру курятников: «Хлопцы, забыл вам сказать, чтоб вы не курили у хате, бо у вас под головами две канистры с бензином 93-им…» Вовремя… Всю ночь мы только и делали, что дурачились, не зная, что в любую минуту могли взлететь в воздух… Но все это про нас, а не про Вас. Палыча, который работал, как поезд, по расписанию, —
Здесь, на этом месте, я прерываю свое описание теперь уже фантастических событий моего прошлого. В мой дом врывается реальность — утро 19 августа 1991 года, Москва. Я слушаю по телевидению заявление ГКЧП, слышу с Преображенской площади нарастающий гул тяжелых машин — это танки входят в город… Господи, я же только что думал о предсказательности «Острова Крыма» и вот… Три тяжелейших дня. Москва, дом Верховного Совета России становится «Островом Крым». Ельцин издает указ за указом один точнее другого, выбивая почву из-под ног преступников, танки, пришедшие в Москву, начинают думать, они отказываются идти на штурм Главного Дома России…
Читатель, ты уже прочитал:
«— Смотри, Толяй, они крестятся, — сказал Комаров. — У них там никакого оружия ни хера нету, Толяй. Крестятся. Толька, от нас с тобой крестом обороняются. Давай, Толька, шмаляй ракету!
— Я ее вон туда шмальну, — сказал Макарон и показал куда-то в мутные юго-восточные сумерки.
— Ясное дело, — сказал Комаров. — Не в людей же шмалять.
Он соответствующим образом развернул машину. Макаров соответствующим образом потянул рычаг.
— Алё, девяносто третий, — ленивым наглым тоном передал Комаров на „Киев“, — задание выполнено.
— Вас понял, — ответил ему старший матрос Гуляй, хотя отлично видел на своем приборе, что задание не выполнено».
Совершенно точная формула поведения исполнителей не очень желающих исполнять идиотские приказы, как это было в августе 91-го в Москве…
Господи, ровно двенадцать лет прошло как писал эту концовку Аксенов в Коктебеле, — это был разгар лета, теплого, очень теплого лета эпохи застоя. Впереди еще столького не произошло — начиная со смертей бессменных руководителей и взрыва Чернобыля и далее далее… И то, что произошло после 85-го года, превзошедшее все ожидания. А пока в небе памяти моей стоит ослепительное солнце. Мы лежим с Василием Палычем на солнечном склоне горы перед коктебельской бухтой. Здесь ветрено, жарко и далеко от всех… «Мерзавцы, закрыли у меня всё — книгу, фильм „Пока безумствует мечта“, Женю Попова и Витьку Ерофеева исключили из Союза… Приеду в Москву — выйду из Союза писателей, поди лучше работать грузчиком, чем с этими мерзавцами… Тут приходили ко мне двое из этих, предлагали не печатать на западе „Ожог“ и отказаться от „Метрополя“ и тогда все откроют… Нет, лучше грузчиком пойду…»
Наутро приехали Аркадий и Эмик из Симфи, вечером пошли с Вас. Палычем к могиле Волошина. Вас. Палыч сорвал ветку маслины, попробовал, долго смотрел вниз на коктебельскую бухту… Дул теплый ветер, на душе было спокойно, потому что могильный камень и друзья ставят любого человека вне подозрений от посягательств пространства. Через пару дней Вас. Палыч уезжал, уезжали и мы на разбитом «запорожце» приятеля. «До скорого в Москве!» — сказал Вас. Палыч. Я приехал в Москву в конце сентября. Общие знакомые сказали, что Аксенов уехал на три месяца преподавать русскую литературу в Штаты. Через несколько месяцев читаю в «Известиях» сообщение о лишении гражданства Аксенова Василия Павловича, писателя.
В сентябре 1988-го я полетел первый раз в Америку и тут же по приезду в Нью-Йорк позвонил в Вашингтон, где жил Вас. Палыч и преподавал писательское мастерство в одном из университетов. Мы сразу же договорились о встрече через некоторое время. Имя Аксенова еще шельмовалось в нашей печати. И вот я не верю своим глазам, подъезжает темно-вишневый «мэре», из него высовывается Аксеновская голова и он машет мне: «Саша, прыгай скорее, поедем в Джордж-таун, в китайский ресторанчик…»
Он совершенно не изменился, даже помолодел. Мы сидели очень уютно и говорили. «Как ты думаешь, почему не пускают ко мне Алешу, сына?» — «Черт знает, я сам вот уже три месяца болтаюсь по Америке, может, что произошло… Хотя, по моим наблюдениям перед поездкой сюда, гласность в публикациях остановилась перед произведениями Солженицына и Вашими, думаю, это будет очередной шаг, это будет очередная степень свободы…» Так оно и вышло. «Золотая наша железка» напечатана в мае 1989 года.