Остров Невезения
Шрифт:
В определённые дни и часы наше крыло посещали добровольцы от каких-то местных религиозных и прочих обществ. Они общались с заключёнными, желающими поговорить с ними, и, по возможности, помогали им, чем могли. В большинстве это были пожилые тётеньки, желающие применить свой богатый жизненный опыт и свободное время для спасения молодых заблудших душ.
Порою, я наблюдал со стороны, как парни в трико, ожидающие своей очереди к бильярдному столу, подходили к пожилой женщине и о чём-то мило беседовали с ней. Она внимательно слушала их. Затем, что-то отвечала-поучала. Ребята быстро утомлялись от нравоучений, и, не скрывая скуки, начинали оглядываться
Особенно комично выглядел перед бабулей какой-нибудь бритоголовый верзила с татуировкой на затылке и с полуоткрытым ртом. Рассеянно слушая, едва понятную речь визитёра, он, привычно опустив руку в штаны, массировал своё застоявшееся хозяйство.
Иварса посещали и опекали его душу, некие две женщины, из соседних городков. Каждую неделю его уводили на свидание, откуда он возвращался задумчивым и с порцией почтовых марок, обязывающих его регулярно писать письма домой.
Наступил ноябрь. Погода стала дождливой. Прогулки стали не столь приятны. Камерные концерты волынки звучали продолжительней и тоскливей. Мой срок подходил к концу, и я окончательно созрел для возвращения домой.
Однажды мой земляк Лев постучал в закрытую дверь нашей камеры и сообщил нам, что ему приказали собрать свои вещи, и сейчас его уведут отсюда. Как он полагал, наконец, готовы его документы к депортации, и теперь его доставят куда-нибудь поближе к аэропорту.
Это был наш последний, торопливый разговор сквозь закрытую дверь. Он мог видеть нас в глазок. Мы лишь слышали его.
Несколько часов спустя, когда открыли камеры для общения, мы уже не нашли своего товарища в нашем крыле. Одноместную каптёрку Льва занял другой. Это был один из английских парней, с которыми я поступил в эту тюрьму в один день. Я запомнил его по цветной татуировке на затылке, изображающей герб лондонского футбольного клуба Арсенал.
Иварса известили о дате рассмотрения его дела в суде. Мой срок заключения истекал раньше, и предполагалось, что к этому времени меня здесь не будет. Иварс загрустил. Я обещал ему не пропадать, молиться за него, и поддерживать с ним почтовую связь.
Когда же наступил день моего освобождения, ничего не произошло. Мне показалось, что обо мне просто позабыли, и я решил напомнить о себе.
Стараясь держать себя спокойным, я просто обратился к дежурившему в этот день надзирателю.
— Начальник, сегодня истекает срок моего заключения. Меня выпустят когда-нибудь отсюда?
— Обязательно, приятель! Компьютер обо всех помнит, — с весёлой иронией ответил тюремный служащий. — Нам нужны места для новых гостей. Далее, миграционная служба должна позаботиться о тебе, — пояснил он.
— Понятно, — озадаченно ответил я, с тревогой вспоминая о заирском приятеле Лумумбе — узнике с неопределённым сроком.
— Тебе не нравится наша тюрьма? — отвлёк меня надзиратель-шутник, внимательно присматриваясь ко мне.
— Не очень. Не самое лучшее место, — рассеянно ответил я.
— Согласен.
В этот же день, во время обеденного перерыва, нас посетил Паук. Он принёс из школы распечатанный им рисунок, и приклеил его на стене в нашей камере. Под корявым рисунком взлетающего пассажирского самолёта он подписал крупными разноцветными буквами; Take me home!!! [118]
Паук был очень доволен своим остроумным творчеством.
— Спасибо Паук! Я пришлю тебе в тюрьму рождественскую открытку, — пообещал я.
— Спасибо,
118
Забери меня домой!!!
— Паук, ты ещё не слышал моих шуток об Украине и о себе самом!
37
В этот раз меня переместили в приличное, хотя и закрытое место. Хорошо, что не психушка…
Пробыв в тревожном состоянии в тюрьме Винчестер ещё пару дней сверх срока, меня таки призвали собрать свои вещи и выходить.
Меня провели в приёмное отделение, где я встретил двух молодых арабов, которых раньше видел в компании турка. Затем, привели ещё какого-то глухонемого парня. Нам стали выдавать под роспись наши личные вещи. Это означало, что система НМР (Тюрьма Её Величества) расстаётся с нами. Но по всему было очевидно, что они не собираются проводить нас за ворота и отпустить на все четыре стороны. Мобильные телефоны, документы, банковские карточки и наличные деньги нам не выдали.
Я сбросил с себя казённый трикотажный, спортивный костюм и стал вытаскивать из пластикового мешка одежду, в которой, я был в день моего ареста — 20 июня 2001 года.
Натянув на себя летние джинсы цвета хаки, я отметил, что они безобразно измяты и обрели устойчивый затхлый запах несвежей одёжки, пролежавшей в пластиковом мешке четыре с половиной месяца. Кроме этого, я заметил, что штанишки стали тесноваты мне в талии. Признак спокойного и малоподвижного образа жизни. Моя летняя рубашка с длинными рукавами была отвратительно несвежа. Но я одел её на себя с любовью и надеждой на скорое возвращение к прежней, свободной жизни.
Переодевшись, я стоял со своей полупустой теннисной сумкой в руке и с нетерпением ожидал следующей команды. Трое других были так же с дорожными сумками. Наверняка, попали сюда из аэропортов.
Нас четверых вывели во двор. Наручники не применялись! Нам предложили занять места в специальном микроавтобусе. Сопроводительные документы тюремные служащие вручили двум полицейским. С этого момента за нами стали присматривать эти двое, в полицейской форме.
Убедившись, что мы заняли места в пассажирском отсеке, полицейский закрыл дверцу снаружи. Они оба, с видом извозчиков, выполняющих однообразную работёнку, уселись впереди. Нас отделяла от них мелкая металлическая сетка. Полицейский транспорт был специально и качественно приспособлен для подобных пассажирских перевозок. Тюремные ворота раздвинулись, и мы выехали на улицы Винчестера. Нам никто не сказал ни слова, куда нас везут. И мы не спрашивали.
Первые минуты я с интересом созерцал из окна улицы Винчестера. Двое арабов неспокойно заговорили между собой на своём языке. Четвёртый, лишь молча, поглядывал на нас.
Когда выехали за город, я стал высматривать указатели, пытаясь определить наше направление.
— Ты знаешь, куда они нас везут? — обратился ко мне, на английском, худощавый араб.
— Я думаю, в аэропорт, — ответил я.
— Аэропорт?! — беспокойно переспросил четвёртый пассажир.
В ответ я лишь пожал плечами, дав понять, что не знаю пока точно. Он хотел что-то ещё спросить, но передумал. Махнул рукой, отвернулся к окну и раздражённо сказал по-русски;