Остров пропавших девушек
Шрифт:
Выйдя из ресторана, Робин возвращается на Виа дель Дука. Там царит суматоха: в толпе с черепашьей скоростью едет сверкающий черный лимузин, на крышу которого с проклятьями обрушиваются кулаки разгневанных прохожих. «Кому в голову пришла такая дурость? — думает она. — В такое место и в такую ночь поехать на машине». Робин поворачивает направо, чтобы подняться в ресторан на горе, и в сотый раз за этот день видит там Джемму, которая переступает порог и исчезает.
Как тяжело. Поднимаясь наверх, она раздает направо и налево флаеры с фотографией любимой дочери, прекрасно видя, что буквально через пару
У Робин болят ноги, а холм крутой. «Я должна идти дальше», — убеждает она себя. Если Джемма действительно приехала на вечеринку к герцогу, а не просто на festa, то она будет с публикой с яхт, в ресторане.
Свет впереди устрашает. «Добро пожаловать, — говорит он, — если ты одна из нас. Но в кроссовках лучше держись подальше». «Я не хочу туда идти», — думает она. Но все равно упорно шагает вперед. «Ради моей дочери я готова стерпеть любое унижение. Только бы увидеть ее. Только получить шанс сказать ей „прости“».
Курица заканчивается в одиннадцать часов, и повязка фартука врезается Мерседес в шею под весом заработанных наличных.
— Пойду минуту передохну, — говорит она.
— Конечно, я совсем не устал, — иронизирует Феликс.
— Я принесу тебе пива.
— Как благородно с твоей стороны!
— Ну не шут ли.
— Кому-то приходится! — улыбается ей он.
В прохладном помещении на банкетке сидит мать с серым лицом и пьет кофе. Слишком рано ей стало дурно.
— Jesu, Mama! — Мерседес бросается вперед и кладет ей на лоб руку — так же, как в ее детстве делала сама Ларисса. — Ты вся горишь!
— Я в порядке, — отвечает та, — просто немного жарко.
— Тебе нельзя так напрягаться.
— Чушь, — отвечает Ларисса, но глаза у нее зажмурены.
— Ну хорошо, — решительно заявляет Мерседес, — одна минута, и я отведу тебя наверх.
Потом поспешно направляется к бару, вбивает код, открывает сейф и выуживает из кармана передника толстую пачку денег. Вспоминает отца, как он делал то же самое, только в руках у него были доллары.
— Там такой бардак, — бросает она через плечо.
Мерседес вытаскивает из кармана все новые и новые горсти монет, которые надо будет рассортировать, а завтра отвезти в банк.
— На одном только гриле мы, должно быть, заработали пару тысяч евро.
— Я должна тебе помочь, — слабым голосом говорит Ларисса.
— Все, мама, прекрати. Со мной Феликс, а здесь все под контролем держит Мария.
— Он у тебя хороший, — заявляет мать.
— Он заноза в заднице, — отвечает Мерседес, — но мы — твоя семья.
Затем вытаскивает еще две полные пригоршни мелочи, и ее рука задевает листок в переднике. Мерседес думает, что пропустила одну купюру, но, когда достает, видит перед собой флаер, который ей дала та печальная женщина. О господи. Опять дела, опять просьбы. Больше вещей, которые нужно запомнить. И ей так не хочется, чтобы эту бумажку увидела Ларисса. Особенно сегодня. Пропавшая девочка, почти того же возраста, что и Донателла. Это разобьет ей сердце.
Ей и самой не хочется смотреть.
Скомкав флаер, она бросает его в корзину под барной стойкой. Поворачивается к матери, улыбается и нарочито бодрым голосом говорит:
— Идем, я уложу тебя в постель. И не спорь.
Ханна шмыгнула в самый уголок террасы, перегнулась через парапет и курит сигарету. Джемма в ужасе.
— Если тебя за этим занятием застукает Татьяна, тебе несдобровать! — шипит она. — У нее от этого башню сорвет!
Татьяна ненавидит курение. Джемма не раз замечала эту черту у богачей. Все дело в контроле. Ханна со смехом выпрямляется, но руку с сигаретой все же держит в темноте за спиной.
— Я тебя умоляю! И что она мне сделает? Отошлет домой? А где за такой короткий срок найдет замену всему этому?
Она широким жестом обводит свою фигуру. Она действительно потрясающая. А в платье, на котором настояла Татьяна, из черной лайкры и кружев, облегающих каждый изгиб ее тела, выглядит еще сногсшибательнее. Джемма не видела девушек белее Ханны, и при этом она похожа на статую богини плодородия из эпохи неолита. Осиная талия, а груди и ягодицы как мускусные дыни. И это, по ее собственным заверениям, без хирургического вмешательства.
Трое стоящих неподалеку мужчин умолкают и не сводят с них глаз. Один из них давится напитком, и его приходится с силой хлопнуть по спине. Джемма рядом с ней чувствует себя ребенком. «Как же мне хотелось бы быть более утонченной. По сравнению с этими девушками я выгляжу на двенадцать. Мне без конца досаждают вопросами о возрасте. Они даже Вей-Чень об этом не спрашивают, а ее едва видно из-за автомобиля».
— Сама не хочешь сигаретку? — интересуется Ханна.
Джемма оглядывается. Сияющую Татьяну взяли в плотное кольцо какие-то старики. Вей-Чень за столом меж двух грубоватых седеющих русских смеется над их шутками. Сара за другим столиком в приступе неприкрытого обожания пялится на актрису, которую они все узнают, хотя и не видели ни в одном фильме. Теперь она продюсер, что бы это ни значило. Татьяна указала им на нее, как только они пришли: «Такими вы однажды можете стать. К тому моменту, как ей исполнилось тридцать, она обеспечила себя на всю оставшуюся жизнь».
— Ладно, давай, — отвечает она, отворачивается от суеты вечеринки к сумраку.
Ханна достает из своего клатча пачку «Вог» — длинных и тонких, словно только притворяющихся сигаретами. Джемма закуривает, прислоняется к парапету и наслаждается налетевшим вихрем головокружения.
— Это что-то, правда? — говорит Ханна.
— Да, ты права.
— Мне еще никогда не доводилось видеть в одном месте столько сапфиров.
Джемма опять ощущает свою неполноценность. Как же далеко от нее ушли все эти девушки с их талантом отличать драгоценные камни от страз, одного дизайнера от другого, блеск губной помады «Шанель» от жирных мазков NYX.