Остров Разочарования
Шрифт:
— Они тебя убьют, Гамлет, миленький мой!.. Эти чернокожие белые!.. Гамлет!..
Но Гамлет никак не откликнулся на эти слова. Он только досадливо от них отмахнулся, снова и снова окидывая лужайку настороженным взглядом. Затем его лицо понемногу расплылось в довольной улыбке. — Ага! — торжествующе воскликнул мальчик, заметив эту улыбку. — А что я тебе говорил?! Я тебе говорил, что они убили тех чернокожих белых!.. Ага!.. Я все видел еще утром, а ты мне не верил!.. Ага!..
Плача от страха за себя и мужа, молодая женщина отчаянным напряжением воли заставила себя
— Не убивайте его! Он такой добрый!..
А в это время мальчик, обращаясь к тем, кто еще скрывался за поворотом тропинки, кричал во всю силу своих молодых легких:
— Сюда!.. Все сюда!.. Не бойтесь!.. Я вам говорил, что эти новые белые поубивали тех чернокожих белых… Когда Боб Смит говорит, надо ему верить!..
— Успокойтесь, барышня, — сказал Егорычев молодой негритянке, — никто его не собирается убивать, вашего Гамлета.
На это Гамлет с большой, теплотой и нежностью ответил за нее:
— Это моя жена. Ее зовут Мэри. Это моя жена, сэр. Постепенно один за другим показались на лужайке и остальные преследователи. Их было человек шесть.
— Вот он! Вот он, убийца, поджигатель! — закричали островитяне, завидев Сморке.
Они хотели кинуться к нему, но Егорычев мигнул Мообсу, и они оба с автоматами в руках встали поперек дороги.
— Стойте, друзья! — сказал им Егорычев. — Прежде всего объясните, в чем дело. Что вы имеете против этого человека?
Увидев, что его преследователи задержаны Егорычевым и Мообсом, Сморке воспрянул духом, к нему сразу вернулись наглость и самодовольство. Бросая на негров уничтожающие взгляды, он занялся приведением в порядок своего истерзанного обмундирования. Ноги его были окровавлены. Сапоги свои он, надо полагать, в спешке забыл где-нибудь в лесу, когда внезапно обнаружил, что попал в облаву.
— О белый человек с рыжей бородой! — воскликнул один из негров, в котором Егорычев признал вчерашнего Гамлета.
Все они, словно по команде, запели, нестерпимо фальшивя, какое-то религиозное песнопение.
(Несколько позже, когда Егорычев поближе познакомился с островитянами, его поразило, что светские, бесспорно негритянские песни они поют на редкость чисто и музыкально, а фальшивят, и притом немилосердно, когда приступают к пению старинных религиозных гимнов и псалмов английского или американского происхождения. Потребовалась находка одного очень важного документа, о котором речь будет ниже, и дополнительные умозаключения, чтобы Егорычев смог наконец прийти к парадоксальному выводу, что именно благодаря своей превосходной музыкальности и очень тонкому слуху островитяне и могли петь, так возмутительно фальшивя. Но об этом позже.)
— Вы с ума сошли! — растерялся Егорычев, уловив в их обращении к нему неприкрытый религиозный восторг. — Немедленно прекратите петь и объясните, почему вы гонитесь за этим человеком.
Островитяне послушно замолчали.
— О белый юноша с желтой бородой! — воскликнул Гамлет. — Этот белый человек с круглыми глазами (подразумевались очки Сморке) вчера убил старую женщину
— Гоните их в шею! — посоветовал Мообс Егорычеву. — Они себе слишком много позволяют, эти черномазые.
— Смит! — повысил голос Егорычев, подчеркнуто оставив без внимания слова репортера. — Смит, подведите-ка сюда, пожалуйста, этого молодчика!
Смиту далеко не сразу удалось побудить Сморке приблизиться к островитянам даже под прикрытием трех автоматов. Но ладонь кочегара была настолько внушительна и тяжела, что стоило ефрейтору почувствовать ее на своем плече, как он, понурив голову, подчинился. Теперь его отделял от преследователей только заслон из трех человек, — правда, вооруженных и белых. Последнему обстоятельству Сморке придавал решающее значение.
— Чего вы дрожите? — обратился к нему Егорычев по-немецки. — Если вы не чувствуете за собой вины, вам нечего бояться… Вы меня поняли? — переспросил он, не совсем уверенный в своем немецком произношении.
— Так точно! Понял, господин капитан-лейтенант! — ответил дребезжащим голосом ефрейтор Сморке, выпрямился в струнку, вытянул руки по швам и даже попытался стукнуть босыми пятками.
Все это в сочетании с подобострастной улыбочкой и трусливо бегающими глазками было настолько нелепо, противно и смешно, что Егорычев, несмотря на серьезность момента, не смог удержаться от брезгливой улыбки. Угодливая физиономия эсэсовца особенно проигрывала при сравнении с полными достоинства простодушными лицами негров, пришедших сюда за справедливостью.
Но ефрейтор Сморке, поймав взгляд Егорычева, скользнувший по их лицам, решил, что брезгливая улыбка господина капитан-лейтенанта относится не к нему, а к неграм. Он вдруг осклабился и понимающе подмигнул Егорычеву, как своему парню. В этом заблуждении его укрепляло и бесспорно презрительное отношение к островитянам со стороны Мообса.
Егорычев официальным тоном осведомился у Смита и Мообса, понимают ли они по-немецки. Получив утвердительный ответ, он обратился к Сморке:
— Правду ли говорит этот человек, что вы убили старуху, мальчика, сожгли несколько домов в их деревне, а сегодня успели убить еще двух местных жителей? — Они слишком много себе позволяют, эти черномазые, господин капитан-лейтенант, — доверительно ответил ефрейтор. — С вашего позволения, господин капитан-лейтенант, эта старуха на меня напала.
— Напала?! Где, в лесу, на улице?..
— Никак нет, господин капитан-лейтенант, она напала на меня в своей халупе. Стал бы я в противном случае марать о них руки! Я взял бы, что мне нужно, и мирно ушел бы, никого не тронув. Но она нахально напала на меня.
— А ребенок?
— Что ребенок? — с готовностью осведомился Сморке.
— Ребенок тоже на вас напал?
Сморке пытливо всмотрелся в холодное, но подергивающееся от негодования лицо Егорычева, решил, что господин капитан-лейтенант изволит шутить, и счел целесообразным хихикнуть.