Остров традиции
Шрифт:
То есть не все вы убиваете, не все расхищаете в особо крупных размерах, но все ваши преступления – преступления против писаных законов. А у меня – против неписаных. И я за них держусь. Ибо кто-то должен и неписаные нарушать.
Есть психиатрическая «клиника». Она есть девиация, аберрация, аномалия, патология. И есть те, кто этим бравирует. Романтики, например. Декаденты. История повторилась в который раз в эпоху переделки. Тогда вся молодёжь, по крайней мере та, что на виду, провозглашала себя психиатрической «клиникой», генерацией дегенератов.
«Клиники» и по сей день много. Процент психов в обществе постоянен. Кто-то исцеляется, кто-то заболевает. Но надеется на исцеление. Психические болезни излечимы, если верно поставлен диагноз. Но диагноз есть норматив патологии. В психбольнице больные сходятся друг с другом в зависимости от того, какой вариант нормы они представляют. У одних – «голоса». Знакомо. У других – тревога. Плавали, знаем. Третьих просто на наркоту тянет. Каждый второй. А эти вообще обычные (заметим – обычные!) дебилы. Больные сами себя классифицируют, что уж говорить о врачах?
Отклонение от нормы не страшно. Оно – вариант будущей нормы. Страшно – отклонение от девиации, аберрации, аномалии, патологии. Никак не классифицируется и не называется. А потому – неизлечимо.
С другой стороны – нет худших врагов, чем люди с одинаковым диагнозом. Они дерутся друг с другом – за чистоту диагноза. Сталин – с Троцким, Гёте – с романтиками, Сатанаил – с Михаилом, Ормузд – с Ариманом. Когда в кино «хороший парень» мочит «плохого», всё преимущество «хорошего» в том, что на мочиловку он – лучший мастер. Его диагноз чище.
У кого диагноз проблематичен, у того врагов нет. Но это не значит, что он уцелеет после схваток хороших с плохими. Друзей-то у него тоже нет, в отличие от плохих и хороших, у кого диагноз. Подвернётся под горячую руку – никто не заступится. И – замочат. Потому что наскоро, не разобравшись в пылу схватки, пришьют диагноз. Ведь без диагноза – страшно. Диагносту, в том числе. Страшнее всего то, что никак не называется.
Заграница – это место, где разрешено бояться. И не стыдиться этого.
Что лучше – быть снобом или жлобом?
Не совсем я дурак. Иной раз орбиту угадываю. Вон, ещё семь лет назад наше «тогда» охарактеризовал как феминистское. Честно, сам догнал! Зуб даю, не читал я тогда наших «традиционалистов»: мир-то наш уж сто лет как «гинекократический»! И все это знали, а мне не сказали, вот сам и догонял.
Мне в нём плохо. Во-первых, меня гинеки за своего не держат и во кратию не пущают. А во-вторых – смена парадигм не за горами. Недолго вам, девушки, рябчиков жевать.
Всюду – ощущение голизны. Виден весь. Навылет.
А вы – «мания преследования, мания преследования…»
Одеться!!!
Хучь бы и щелью.
Есть
С другой стороны, невротики – тоже машины, только сломанные. Но сломанность отдельной вещи естественней её совершенства (мнимого). В природе совершенно только целое.
Постмодерн как гальванизация трупа культуры минувшего.
Койот среди волков.
В конце месяца состоялись весенние школьные каникулы. Конечно, год от года всё меньшая часть детворы хаживала в школу – у той же урлы каникулы длились круглый год. Но в далёких крупных центрах вредные училки ещё обучали несчастных школяров выводить палочки, буквы и формулы. Больше всего действующих школ, как говорили, числилось в Столице, и потому энный процент тамошних несовершеннолетних как манны небесной ждал каникул, когда можно было пособить взрослым в их нелёгком разбойном промысле.
Очевидно, каникулярная пора наметилась и у Стефана. В любом случае, сестра и шурин предпочли вывезти его в такое время за город, подальше от соблазнов мегаполиса, хотя и не сезон. А иначе с чего вдруг в первый оттепельный день марта Конрад, вылезший понежиться на крыльцо, был круто обломан знакомым голосом, низким, но юным:
– Привет, солдатик! Как служба?
Мохнатыми импортными унтами торил целину перед домом Клиров Стефан. По его пятам следовали фон Вембахер и Маргарита. Все трое несли в руках тяжёлые сумки гостинцев из тлеющего очага цивилизации посреди моря первобытной дикости. Привет Острову от острова. Багажник внедорожника, похожего на танк, таил вдесятеро больше разнообразных сюрпризов, чем во время осеннего вояжа сумел добыть Конрад. Может, каникулы – лишь повод для жеста доброй воли?
Фон Вембахер, что удивительно, подал Конраду жёсткую и цепкую клешню, смерил колючим взглядом, коротко буркнул: «Отто», словно они с Конрадом и не виделись сразу после смерти Профессора. Впрочем, он тут же взял под руку Анну и принялся с ней любезничать. А вот Маргарита словно бы даже обрадовалась Конраду, звонко хохотнув ему в лицо:
– Здравствуйте. Как поживает ваш роман без слов?
Конрад не нашёлся, что ответить, и что есть силы стиснул миниатюрную кисть Маргариты.
Когда дары большого города были распиханы по амбарам, фон Вембахер уединился с Анной в её комнате. Стефан заинтересовался ЖЭСкой и стал искать способы подпитать свой новенький ноутбук. Конрад остался вдвоём с Маргаритой – та нисколько не робела перед ним и не чуралась его.
– Мы – попрощаться, – заявила она. – Через какой-нибудь месяц мы отряхнём пыль этой грёбаной страны с наших сапог. И я, представьте себе, пойду по вашим стопам. Я увижу Париж, и Китеж, и Нью-Йорк, и Парамарибо. И забуду родину-уродину как страшный сон. И ни капельки не пожалею. Даже вас с Анной не пожалею – вы сами сделали свой выбор.
Возникла тягостная пауза.
– Что ж, добро пожаловать в постисторическую реальность, – пробормотал, наконец, Конрад. – В самое логово постмодернизма, так сказать.