Остров тридцати гробов
Шрифт:
Мы отыщем ее, Франсуа, — добавлял Стефан, — и тогда ты сможешь лучше понять, что значит красота и свет, как радостно жить, смотреть и восхищаться.
Затем в книге шли рассказы о Веронике, мелкие подробности, которые она сама давно позабыла или считала, что они известны лишь ей.
Однажды в Тюильри — ей тогда было шестнадцать — ее окружили люди. Они смотрели на нее и дивились ее красоте. А ее друзья смеялись, радуясь, что она вызывает такое восхищение.
Когда-нибудь,
Последние страницы книги предназначались явно не для ребенка и ему не читались. Тут любовь уже не пряталась за восхищенными фразами, она являлась открыто, горячая, восторженная, мучительная, трепещущая от надежды, но всегда почтительная.
Вероника захлопнула книгу. Читать дальше она не могла.
— Да, Дело-в-шляпе, признаюсь, — прошептала она, а пес тут же принялся служить, — да, на глазах у меня слезы. Я скажу тебе то, в чем не созналась бы никому: какова я ни есть, но я тронута до глубины души. Да, я пытаюсь вызвать в памяти лицо человека, который так меня любит. Это, наверное, какой-нибудь друг детства, кого я и не подозревала в тайной любви ко мне, и даже имя его не оставило следа в моей памяти.
Вероника прижала пса к груди.
— Какие благородные сердца, не правда ли, Дело-в-шляпе? Ни учитель, ни ученик не способны на чудовищные преступления, свидетельницей которых я оказалась. Если они и сообщники наших врагов, то невольные, они сами об этом не ведают. Я не верю ни в приворотные зелья, ни в чары, ни в снадобья, заставляющие человека терять рассудок. Но все же тут что-то не так, не правда ли, мой добрый песик? Мальчик, который посадил на Цветущем Распятии веронику и написал «мамины цветы», не может быть преступником, верно? Может быть, Онорина была права, когда говорила о приступе безумия? И он еще вернется ко мне? Он и Стефан?
Теперь Вероника успокоилась. Она уже не была одна-одинешенька. Настоящее больше не пугало ее, у нее появилась вера в будущее.
На следующее утро она приказала псу, которого заперла на ночь у себя в комнате, чтобы он не сбежал:
— Сейчас, дружок, ты меня поведешь. Куда? Да к неведомому другу, приславшему пропитание Стефану Мару. Пошли.
Дело-в-шляпе только того и ждал. Он бросился бежать по лужайке, поднимавшейся к дольмену, но на полпути остановился и подождал. Вероника догнала его. Пес свернул направо и устремился по тропинке, которая вела к развалинам на краю скалы.
Там он снова остановился.
— Это здесь? — спросила Вероника.
Пес лег на землю. Перед ним, подле двух каменных глыб, опиравшихся одна на другую и покрытых плющом, в зарослях колючего кустарника виднелась дыра, похожая на вход в кроличью нору. Дело-в-шляпе нырнул в нее и скрылся из виду, но через несколько секунд вернулся за Вероникой, которой пришлось сходить в Монастырь за ножом, чтобы сделать проход в кустарнике.
Через полчаса ей удалось расчистить первый марш лестницы и в сопровождении собаки спуститься на ощупь вниз. Она оказалась в длинном вырубленном в скале туннеле, освещавшемся пробитыми в его правой стене
Минут десять они шли по этому туннелю и спустились по еще одной лестнице. Туннель сузился. Отверстия, прорезанные наискось, — по-видимому, для того, чтобы их не было видно снизу, — теперь располагались и справа и слева. Вероника поняла, каким образом Дело-в-шляпе мог попасть на другую часть острова. Туннель проходил в узкой скале, соединявшей Сарек с угодьями Монастыря. С обеих сторон слышались удары волн об утесы.
Чуть дальше спутники поднялись по ступеням и оказались под холмом Большого Дуба. Здесь была развилка.
Дело-в-шляпе выбрал правый туннель, шедший вдоль берега моря.
По пути слева им попались еще два ответвления, оба совершенно темные. Остров, видимо, был пронизан подземными ходами, и с холодком в сердце Вероника подумала, что направляется к тому месту под Черными Песками, где, по словам сестер Аршиньа, находилось логово неприятеля.
Дело-в-шляпе семенил вперед и только время от времени оборачивался.
Вероника шепотом проговорила:
— Да иду я, мой милый, иду. Не сомневайся, я не боюсь — ведь ты ведешь меня к другу, который нашел здесь убежище. Но почему он не выйдет сам? Почему ты ведешь меня, а не его?
Ход везде имел одинаковую ширину, ровно обтесанные стены, сводчатый потолок и сухой гранитный пол, хорошо вентилировавшийся через отверстия в стенах. На стенах — никаких отметок, ничего, только кое-где торчали черные куски кремня.
— Здесь? — спросила Вероника у пса, который вдруг остановился.
В этом месте туннель заканчивался чем-то вроде комнаты, слабо освещавшейся через узкое окошко.
Дело-в-шляпе, казалось, раздумывал. Он насторожил уши и прислушивался, опершись передними лапами о дальнюю стену комнаты.
Вероника обратила внимание, что эта стена не вырублена из гранита, а сложена из разной величины камней, скрепленных цементом. Сделано это было гораздо позже, чем сам туннель. Просто кто-то перегородил подземный ход, по-видимому тянувшийся и дальше.
Вероника повторила:
— Здесь, да?
Но продолжать она не стала, так как услышала слабый звук человеческого голоса.
Она подошла к стене и тут же вздрогнула. Голос стал громче. Звуки сделались более отчетливыми. За стеной пел ребенок, и Веронике удалось различить слова:
Мама девочку качала,Ей тихонько напевала:«Ты не плачь, моя родная,Огорчится Всеблагая…»Вероника прошептала:
— Та песня… Песня…
Это была та самая песенка, которую Онорина напевала в Бег-Мейле. Кто же мог петь ее сейчас? Какой-то ребенок, оставшийся на острове? Приятель Франсуа?
А голосок продолжал:
«Ей нужней всего на свете,Чтобы радовались дети.Помолись же, ангел мой,Приснодеве Всеблагой».