Остров тридцати гробов
Шрифт:
Франсуа расхохотался.
— Да, для начальника экспедиции это, признаюсь, довольно стыдно. Представь себе: я не забыл ни о чем, кроме одного — весел. Они в Монастыре.
— Но это же ужасно! — вскричала Вероника.
— Почему? Я сбегаю. Через десять минут вернусь.
К Веронике возвратились все ее страхи.
— А вдруг они тем временем расчистят выход из туннеля?
— Да полно тебе, мама, — с улыбкой ответил мальчик, — ты же обещала мне, что будешь верить. Чтобы расчистить туннель, нужен по крайней мере час, мы бы их услышали. Ладно, хватит
И он убежал.
— Франсуа! Франсуа!
Мальчик не отозвался.
«Ах, я ведь поклялась не оставлять его одного ни на секунду», — снова угнетенная мрачными предчувствиями, подумала Вероника.
Она потихоньку двинулась следом и остановилась на пригорке между Дольменом Фей и Цветущим Распятием. Отсюда ей был виден вход в туннель и сын, со всех ног летящий по лугу.
Сначала он зашел в подвал Монастыря. Но так как весел там, по-видимому, не оказалось, мальчик сразу вышел, направился к главному входу, открыл дверь и скрылся за нею.
«Ему вполне хватит минуты, — подумала Вероника. — Весла должны быть в прихожей, во всяком случае, где-нибудь на первом этаже… Прибавим еще две минуты».
Наблюдая за выходом из туннеля, она считала секунды.
Однако прошло три, потом четыре минуты, но дверь не отворялась.
Вся вера Вероники развеялась как дым. Она подумала, что с ее стороны было безумием отпустить сына одного и что никогда не следует идти на поводу у ребенка. Не обращая больше внимания на туннель и на возможную угрозу с этой стороны, она двинулась к Монастырю. У нее было страшное ощущение, какое бывает в снах; ноги будто парализованы, враг приближается и нападает, а ты не можешь сдвинуться с места.
Когда она дошла до дольмена, глазам ее внезапно предстало зрелище, смысл которого дошел до нее не сразу. Земля у подножия стоявших справа полукругом дубов была покрыта срезанными ветвями, причем срезанными недавно, так как листья еще не успели пожелтеть.
Вероника подняла глаза и в ужасе остолбенела.
Ветви были срезаны с одного из дубов. К толстенному столбу, оголенному метров на пять от земли, стрелою была пригвождена табличка с инициалами: «В.д'Э.».
— Четвертый крест, — проронила Вероника, — крест с моим именем…
Она подумала, что, раз отец ее мертв, инициалы нарисованы рукою одного из ее врагов, без сомнения главного, и под влиянием происшедших событий, вспомнив о женщине с сыном, которые ее преследовали, впервые, сама того не желая, мысленно представила ненавистное и такое знакомое лицо этого врага.
Но это была лишь мимолетная мысль, невероятное предположение, в котором она даже не дала себе отчета. Ее потрясло нечто более страшное. До нее внезапно дошло, что чудовища, обитавшие на песках и в подземельях, сообщники женщины с сыном, пришли и сюда — ведь крест-то стоял! Видимо, им удалось навести временный мост на месте сожженного. Они завладели Монастырем. И Франсуа снова у них в руках!
Вероника встрепенулась и, собравшись с силами, в свою очередь устремилась через лужайку, усеянную руинами и подходившую прямо к дому.
— Франсуа!..
Она звала душераздирающим голосом. Громким криком она как бы сообщала о своем появлении. Наконец она добежала до Монастыря.
Одна из створок двери была приоткрыта. Вероника толкнула ее и ворвалась в прихожую с воплем:
— Франсуа! Франсуа!
Она взбежала по лестнице, принялась без разбора отворять двери, вбежала в комнату сына, потом к Стефану, потом к Онорине. Никого.
— Франсуа! Франсуа!.. Ты меня слышишь? Они тебя мучат, да? О, Франсуа, прошу тебя…
Вероника вернулась на лестничную площадку.
Перед ней был кабинет г-на д'Эржемона.
Она бросилась к двери и тут же отпрянула, пораженная адским зрелищем, которое увидела.
В комнате, скрестив руки на груди, стоял мужчина и, казалось, ждал кого-то. Это был тот самый человек, чей образ только что пронесся перед нею, когда она подумала о незнакомой женщине с сыном. Третье чудовище!
И просто, но с невыразимым ужасом она проговорила:
— Ворский!.. Ворский!..
11. БИЧ БОЖИЙ
Ворский! Ворский! Отвратительный субъект, воспоминание о котором наполняло ее ужасом и стыдом, гнусный Ворский жив! Его убийство человеком, подосланным одним из его приятелей, погребение на кладбище в Фонтенбло — все это сказки, ложь! Истина одна: Ворский жив!
Из всех видений, какие могли бы прийти Веронике в голову, не было ни одного, которое сравнилось бы по ужасу с подобной картиной: Ворский стоит со скрещенными руками, твердо опираясь на ноги, и очень прямо держит голову на плечах — живой! Живой!
Вероника все принимала с присущим ей мужеством, но этого принять не могла. Она чувствовала в себе силу противостоять и даже бросить вызов любому врагу, но только не этому. Ворский являл собою воплощение низости, неутоленной злобы, безграничной жестокости, методичности и безумия в совершаемых преступлениях.
И этот человек ее любил.
Вероника внезапно залилась краской. Ворский вперил взор в обнаженную плоть ее плеч и рук, видневшуюся под разорванной блузкой; он смотрел на эту обнаженную плоть как на добычу, которую никто не сможет у него отобрать. Но Вероника стояла неподвижно. Прикрыться ей было нечем. Она напряглась при виде столь оскорбительного желания и послала Ворскому такой взгляд, что он смутился и сразу же отвел глаза.
И тут же, поддавшись порыву, Вероника воскликнула:
— Где мой сын? Где Франсуа? Я желаю его видеть!
Мужчина ответил:
— Наш сын для меня священен, сударыня. Ему нечего бояться собственного отца.
— Я хочу его видеть.
Он поднял руку, словно присягая.
— Вы его увидите, клянусь вам.
— Наверное, мертвого? — глухо осведомилась Вероника.
— Живого — как мы с вами, сударыня.
Снова воцарилось молчание. По всей видимости, Ворский подбирал фразы и готовил речь, которой должна была начаться между ними беспощадная битва.