Остров в Карибском море
Шрифт:
Данте не перебивал тирады Мэг, но смотреть да него было страшно. Едва за секретаршей захлопнулась дверь, он разъяренно подскочил к Лейле.
— Если ты устроила спектакль для меня, можешь давать занавес: я аплодирую.
Лейла пристально посмотрела на него. Она была совершенно разбита: и физически, и морально. Новой атаки ей не выдержать.
— Я не такая хорошая актриса, Данте, не обольщайся. Но даже если бы я была Сарой Бернар, и то не стала бы кривляться, чтоб оправдать себя. Жаль, что ты не хочешь меня слушать, а уже осудил и вынес приговор. Очень жаль, Данте.
Последние слова она
Время — относительная величина. Это она знала со времен университета. Но еще раньше, с детства, она знала, что идти вспять оно может только теоретически. Почему она не в силах все повернуть назад, переиграть, переиначить?!
Закрыв лицо руками, Лейла раскачивалась в кресле, дав наконец волю столь долго сдерживаемым слезам литься свободно, а рыданиям — прорваться наружу. И раньше в ее жизни доставало обид: самоубийство отца, бедность, одинокая докучливая старость матери, даже ранение Энтони, — все это, перенесенное, казалось, достаточно стойко, в одну минуту с новой силой навалилось на нее, усугубив новое горе.
Наплакавшись вволю, Лейла увидела на столе чашку чаю, заботливо приготовленного Гейл. Что ж, говорят, работа поможет пережить что угодно, хоть собственную смерть! За работу! Тем более что оборудование, которое она заказывала, прибыло и необходимо проследить за его установкой в демонстрационном зале.
Все утро Лейла предавалась лихорадочной деятельности. Чай, заваренный Гейл, так и остался стоять на столе. Лейла не пошла даже на ланч. Когда в пять часов сотрудники разбежались по домам, Лейла регистрировала корейский импорт, которым должна была заниматься в прошлую пятницу, и собиралась оформлять операции по Японии, которыми предполагала озадачиться только в следующий четверг. Если бы кто-нибудь сейчас заглянул в ее офис, то решил бы, что для этой женщины в мире существует только «Классик коллекшн». Лишь с наступлением специфической темноты, окутывающей здание после ухода уборщиков, Лейла закрыла последнюю папку. В помещении не осталось ни одного свидетеля ее сегодняшнего краха. Вот и хорошо.
Лейла откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Картинка будущего, которая возникла перед ее внутренним взором, сейчас существенно отличалась от той, что рисовало воображение еще утром… Ей предстоит подарить жизнь ребенку, который не будет знать отца. Сын? Дочь? Мальчик или девочка, кто сегодня лишился права на уютный дом с двумя любящими родителями? Конечно, Данте признает ребенка. Но вместо того, чтобы разделить радости его младенчества и взросления, они будут делить самого малыша. А праздники? А Рождество?! Либо отец, либо мать поздравит ребенка только по телефону.
Она давно жила в Канаде и на неполные семьи насмотрелась достаточно. Мысль, что теперь это и ее участь, была невыносима для Лейлы. Ее детство, озаренное светом любви обоих родителей, никогда не повторится для ее малыша.
— Кажется, я начинаю ненавидеть тебя, Данте! — произнесла
— Взаимно, дорогая Лейла, — из соседнего кабинета послышался его голос, полный глухой угрозы. Лейла подскочила от неожиданности.
— Что ты здесь делаешь? Она сложила образцы в коробку и задвинула ее в шкаф. — Все давно ушли домой.
— Я бы мог спросить тебя о том же.
Он вошел в кабинет.
— Ты что, следишь за мной? Или хочешь еще о чем-нибудь спросить?
— Если честно, не знаю. — Его рот еле заметно дернулся.
Что тому причиной: возможно, печальный голос Данте, или его потемневшие глаза, или поникшая фигура, но у Лейлы мелькнула надежда, что он выслушает ее и все разрешится и уладится.
— Может быть, ты сейчас спокойно послушаешь мои объяснения?
— Я готов, Лейла…
И она рассказала ему все. Как удивилась звонку, как встречала и навещала Энтони, как переживала из-за неосторожного заявления мистера Флетчера газетчикам. Но об одном она умолчала. Лейла не сказала, что беременна. Сразу решив, что ребенок не станет расхожей монетой в их с Данте торгах, она поклялась себе не использовать детей для достижения компромисса.
— Кстати, Данте, Флетчеры уже знают о нашей помолвке, — закончила она свой рассказ.
— Вот как? И что они об этом думают?
— По-моему, не очень рады. Глория Флетчер несколько оскорблена тем, что ее сына отвергли. Что женщина, стоящая на неизмеримо низшей ступени социальной лестницы, предпочла отказаться от громкого имени Флетчер.
— А Энтони?
— Он же мужчина. Конечно, опустошен, разбит.
— Но утаить от них помолвку было бы аморально, негуманно. Ты поступила правильно. Флетчера жаль, говорят, у него задет мозг, амнезия… Мне не ясно, Лейла, только одно. Как же это Флетчеры не знали, что ты давно рассталась с Энтони?
— Вероятно, он им не сказал. Не успел, должно быть… Он же уехал на следующий день после нашего объяснения. Возможно, у него была и другая причина молчать…
Лейла умолкла, мысленно перенесясь в вечер их последней встречи. Энтони отвез ее к вершине горы, откуда Ванкувер был виден как на ладони. Под ногами у них лежала разноцветная сеть огней.
— Я могу дать тебе все, — сказал ей Энтони.
— Мне ничего не нужно, — ответила ему Лейла.
— Выходи за меня, у тебя будут деньги, положение в обществе. Одним словом, я сделаю тебя счастливой, — настаивал Энтони, но она отказала.
Он так и не понял, почему Лейла не могла отдать ему сердце…
— Так какая причина? — Голос Данте звучал довольно ехидно.
— Он слишком горд, чтоб поверить в отказ, — закончила мысль Лейла. — Тебе тоже мешает гордость.
Он отвел взгляд и долго молчал, глядя в окно.
— Бедолага. Любое место на земле казалось ему раем по сравнению с адом: видеть тебя, но не обладать, — неожиданно хриплым голосом посочувствовал он Энтони.
Лейла не поняла, кто сделал первый шаг навстречу. Да и какое это имело значение, если руки Данте сомкнулись вокруг нее? Он держал ее в объятиях, гладил лицо, целовал так, словно она была самым драгоценным человеком из когда-либо рожденных на земле. Шепча слова любви и извинений, он перемежал их поцелуями, полными жажды и огня.