Остров в Карибском море
Шрифт:
— Ошибаешься, Элен, если б это было правдой, она бы так себя не вела!
— Что ты разыгрываешь из себя жертву? Ты что, чуда ожидал? Твое предложение — форменная провокация. Как ты думаешь, что должна пережить женщина, чтобы в последнюю минуту решиться бежать из-под венца?
— Я перестал понимать, что делает эта взбесившаяся самка.
— Хорошо. Начинаем урок. Краткая лекция пойдет тебе на пользу. — На глазах Элен выступили слезинки, но их осушил рвущийся наружу огонь негодования. — Ты мой брат, и я люблю тебя… Но… Ты ломаешь любящих тебя, и они начинают ненавидеть.
Сказав
— Не надо, не плачь. — Он заключил ее в объятия. — Может быть, мы с Лейлой еще сможем все исправить. Подняв лицо вверх, Элен поймала его взгляд.
— Ты вернешься к ней, Данте?
Такого в его жизни еще не было. Может, права была Лейла, когда говорила: «Все дороги ведут в Рим, солнце встает на востоке, любящие должны быть вместе». Все дороги ведут к Лейле. Он должен все исправить.
— Я подумаю, — вслух сказал он.
— Однажды мы пытались с Тони завязать отношения, но появился ты… Что ж, он может попробовать снова, — сказала она ему на прощание, зная, что тем самым рискует потерять Данте навсегда.
Энтони вел себя как преданный друг, что чрезвычайно радовало Лейлу.
Любые воспоминания о неудачном романе с Данте были бы для нее сейчас невыносимы.
Слишком горда была она когда-то тем, что завоевала его в первую же неделю знакомства, с каждым днем становясь все более и более счастливой. Ах, как она высоко взлетела на крыльях любви, как тяжело было падать. Так много обещавшее лето сменилось осенью отчужденности. Крах. Полный крах мечты в вечную любовь. Осталась могильная усталость.
Хотя… Не все было так мрачно. Уединенный домик на берегу, дивная природа, свежий прозрачный воздух. От токсикоза не осталось и следа, а ведь первые три месяца беременности протекали довольно тяжело.
Она коротала часы, прогуливаясь вдоль залива, подбирая ракушки на берегу или листая подшивки старых газет, которые в обилии имелись в домашней библиотеке. Она училась быть счастливой без Данте.
Заметив ее любовь к дарам моря, Дейл старался наполнить холодильник самыми изысканными деликатесами. Но на глаза ей попадался редко. То она замечала, как Дейл подновляет дорожку, ведущую к дому, то — как сервирует ей завтрак.
Жена Дейла Джун проявляла трогательную заботу о будущих детях Лейлы. Как только солнце скрывалось за горизонтом, она готовила Лейле теплую ванну с ароматными травами.
Ее тело само знало, что делать. Но волосы тускнели, кожа блекла, Лейла все реже далеко уходила от дома, помногу спала. Мягкие перины навевали приятные сны. Иногда во сне она видела Данте, но к утру от таких снов не оставалось и следа.
Иногда мысли о будущем и о судьбе близнецов приходили к ней, как печальная гадалка. Сердце подсказывало: «Иди к нему, твоя жизнь неразрывно связана с любимым». Но одинокий день сменялся другим, ничего не происходило. Часто Лейлу видели задумчиво сидящей на пристани. Она глядела вдаль, всегда одна. Пока не кончились солнечные деньки, Лейле было даже хорошо с ее грустью, но погода переменилась, потянуло холодом, и вместе с непогодой пришла тоска.
На шестнадцатой неделе она ощутила движение нарождающейся жизни внутри себя. С этих пор все ее
Дважды побывала на осмотре в клинике Пауэл-Ривер на материке, рекомендованной ее доктором. Лейла звонила матери каждое воскресенье. Клео нагадала рождение близнецов с трехнедельной задержкой.
Тем временем из Вены вернулся Энтони, который познакомил ее с пожилой супружеской парой Лью и Клер Драммонд, которые проводили на острове каждое лето.
Где-то в середине июня, в одну из пятниц, когда она уже и думать забыла о воссоединении с Данте, Драммонды пригласили ее на традиционный коктейль, которым они открывали летний сезон и на который съезжались все их друзья по колледжу, как бы далеко они ни жили. С раннего утра в залив стали прибывать самые разные суденышки, ближе к полудню началось оживленное движение: моторные катера доставляли к причалу гостей с больших парусных яхт, бросивших якорь на рейде в заливе.
Когда около семи вечера Лейла подошла на лужайку перед домом Драммондов, вечеринка уже набирала обороты.
— Проходи и знакомься с гостями, — сказала Клер, беря Лейлу под локоть и подводя к собравшимся. — Это Мартины, Чат и Андрина, они живут на той стороне острова. А это мой племянник Макс, очень милый молодой человек, заведует напитками. Она беременна. Макс, предложи ей что-нибудь безалкогольное. Сейчас, Лейла, мы тебя со всеми перезнакомим…
Имена, называемые хозяйкой, мало что говорили ей. Макс протянул ей широкий фужер с холодным виноградным соком. Женщины приставали с вопросами о том, как протекает беременность, удивленно отходили, когда слышали в ответ, что Лейла ожидает двойню. Из открытых окон дома доносились звуки старых регтаймов, мастерски исполнявшихся на специально настроенном пианино, которыми веселили пеструю толпу гостей, прогуливающихся по саду.
Она как раз поздравляла супружескую чету с серебряной свадьбой, когда с южной стороны появился небольшой гидросамолет и стал кружить над заливом. Приближающийся рокот его мотора заглушил голоса говорящих.
Он коснулся водной поверхности примерно в ста ярдах от берега и резво побежал к причалу, оставляя за собой двойные струи пенных брызг.
Напрягая зрение, Лейла, словно чем-то встревоженная, пыталась разглядеть фигуры, виднеющиеся за прозрачными стеклами кабины. Маловероятно, что кто-нибудь из ее знакомых мог прибыть на вечеринку таким способом, но она продолжала пристально разглядывать ярко-оранжевый самолетик.
Когда солнечные блики на воде перестали слепить ее, в одном из незнакомцев она узнала Данте. Она узнала бы его из тысячи мужчин по горделивой осанке, безукоризненно сидящей одежде, по многим неуловимым чертам, составляющим его неповторимый облик. И сразу же окружающий мир перестал для нее существовать. Она почувствовала себя так, словно сотня невидимых магнитов с непреодолимой силой притягивает ее к этому мужчине. Она смотрела на него как зачарованная и, уже больше не обращая внимания ни на что, отделилась от толпы гостей и ноги сами понесли ее к причальной рампе. Лейла замерла у самой кромки волнореза, куда уже не долетал гул голосов, и осталась как будто на необитаемом острове.