Остров в огне
Шрифт:
Оставшийся один маленький Пабло заплакал, слегка постанывая. Он обеими руками обнял голову собаки и, видя, что впервые в жизни пес не отвечает на его ласки, отчаянно закричал:
— Браво!.. Мой песик!.. Это я! Твой друг… Твой Пабло… Браво! Ответь мне!.. Посмотри на меня!.. Ой, мой Браво!.. Ты не шевелишься… Ты совсем холодный… Мариус!.. Посмотри!.. Да посмотри же!.. Браво умер.
Бедная собака, что помогала капитану Роберто спасать пленников, истратив все силы на поиски юного хозяина, растянулась у его ног, оберегая до своего самого последнего вздоха.
У
— Не плачь, мой цыпленок, — нежно сказал он. — Не плачь… Видишь, у меня сердце разрывается от боли…
Мальчик вряд ли расслышал слова, хотя и догадался по интонации, о чем говорит Мариус. Но продолжал рыдать, уткнувшись носом в шерсть преданной собаки.
Положение осажденных стало катастрофическим. Все мамбисес погибли. В живых остались только капитан, Мариус, три девушки и Пабло. Боеприпасы кончились. Все зарядили винтовки последними патронами. Уже недалек был конец необычного сражения. Наступал решительный момент. Сопротивляться было бесполезно. Оставалось лишь одно — смерть. Обороняющиеся собрались вокруг алтаря, напротив двери, по ней опять застучали топоры. Пожали друг другу руки и, опершись на винтовки, стояли, без страха ожидая конца.
И вот дверь рухнула. В храм ворвались десятка два орущих во все горло солдат с винтовками наперевес.
— Сдавайтесь! Сдавайтесь! — кричали они.
— Никогда! — ответил им женский голос. — Никогда не сдамся врагам моей родины. Да здравствует свободная Куба!
И Долорес Вальенте, от имени друзей ответив так гордо, сделала два шага вперед, вскинула винтовку и нажала курок. В ответ раздалось множество выстрелов. Героев-партизан окутало облако дыма и огня.
ГЛАВА 25
Пагубное доверие. — На пути к засаде. — Катастрофа. — Смерть Масео. — Только Франсиско Гомес остается ему верным. — Рядом с телом патриота. — Под кубинским знаменем, использованным как саван. — Шум победы.
Доктор Серано столько раз доказывал преданность и верность кубинскому восстанию, в течение стольких лет был связан бескорыстной дружбой с Масео, что генералу и в голову не приходило усомниться в его порядочности.
Не нужно считать наивным блестящего воина: твердость его характера, благородство, профессионализм, проницательность вызывали восхищение даже у врагов.
Масео был неутомим в работе, терпелив, вдумчив, очень принципиален, но всегда снисходителен и справедлив. Он прошел суровую школу невзгод, хорошо знал людей и доверял далеко не каждому. Завоевать его расположение можно было только делами — такими поступками, которые не оставляли места для сомнений в намерениях их совершавших. Но уж тогда генерал раскрывался полностью, считая, что больше нет причин для подозрительности, какая вообще-то необходима ответственным за судьбы страны военным и политическим деятелям.
Вполне понятно, Масео при сложившихся обстоятельствах, не раздумывая, поверил
Генерал изменил маршрут войска по совету доктора, добровольно взявшего на себя роль разведчика во время разгрузки «Бессребреника».
Повстанцы отступили к горам неподалеку от Мариельской дороги, где Масео разбил настоящий укрепленный лагерь. Там располагались и вот уже месяц проходили обучение резервные части. Масео рассчитывал использовать их для захвата провинции Гаваны.
Он собирался двигаться в лагерь иным путем и в иное время. Но поскольку дорогу захватили испанские войска — так утверждал Серано, — выбора не было.
Масео и несколько всадников, среди которых были доктор и молодой адъютант Франсиско Гомес, ехали впереди войска.
Светало. Пока ничего подозрительного не замечалось. Поход начинался спокойно, и генерал рассчитывал, что все закончится благополучно.
Он по-дружески разговаривал с доктором:
— Как же здорово, дорогой Серано, что тебе вздумалось пошататься и ты узнал и рассказал мне об опасности, которая нас поджидала! Спасибо еще раз, дружок, за твои усердие, сообразительность и храбрость.
Доктор подергивал бородку, поправлял пенсне и ничего не отвечал: он же понимал, что совершил подлость. А Масео, принимая молчание за скромность, с улыбкой продолжал осыпать его горячими похвалами и словами признательности.
Отряд подъезжал к густой пальмовой роще, стоящей среди кустарников нижней саванны. Вдруг доктор остановился и спрыгнул с лошади.
— В чем дело? — спросил Масео.
— Да ничего. Просто у меня седло что-то ерзает… Подпруга слабо затянута. Я сейчас…
Пока предатель занимался выдуманным делом, солдаты ушли вперед метров на пятнадцать.
Тут шагах в пятидесяти от них справа из пальмовой рощи появились белые облачка. Послышались выстрелы. Неожиданно Масео дернулся в седле и схватился рукой за грудь. На белом доломане [138] расплывалось большое красное пятно. Смертельно раненный, генерал покачнулся и отпустил поводья.
— Меня убили!.. — пробормотал он. — Боже… сохрани… родину!.. Да здравствует свободная… Куба!
138
Доломан — вид гусарского (кавалерийского) мундира.
Ударило и в лошадь, она, падая, потянула за собой всадника. К нему подбежал, что-то крича, изображая полное отчаяние, Серано.
Людей из отряда прикрытия, в большинстве тоже раненных, охватила необъяснимая паника. Они, повернув назад, устремились к основной части войска, трусливо бросив командира.
Только один остался верен генералу — Франсиско Гомес, достойный представитель своего героического рода. Он соскочил с коня и бросился к Масео. У того на губах выступила кровавая пена, и он уже никого не узнавал.