Остров вчерашнего дня
Шрифт:
Нина, все еще глядя на пожелтевшее приглашение на казнь, кивнула. И, подняв глаза на дементоршу, сказала:
– Думаю, смогу. Я попытаюсь, хотя гарантию дать не могу. Но только с одним условием…
Сузив глаза, дементорша заявила:
– Условия решили выдвинуть? Ну что же, давайте, Нина Петровна. Наверняка что-то касаемо вашего крайне подозрительного пришельца и вторженца доктора Дорна? Хотите, чтобы мы оставили его в покое
Нина, конечно же, хотела этого, причем страстно, но понимала, что вряд ли кто-то исполнит ее желание.
– Да нет же, не напрягайтесь вы так. Просто вы все время зовете меня по имени и даже отчеству, а как я могу величать вас? Вы вот торт принесли, мы чай вместе пьем, рассуждая о том, как спасти жизни десяти жертвам, а я не знаю, как вас зовут. Так как вас зовут?
Остолбенев, дементорша уставилась на нее, а потом ее лицо озарилось – правда, всего на мгновение – теплой человеческой улыбкой.
– Вообще-то как и вас – Нина!
…Заслышав голос судьи Уоргрейва у себя за спиной, Нина даже не вздрогнула, потому что хоть и не думала, что такое случится, подсознательно была настроена на подобное развитие ситуации.
Нечего без спроса копаться в чужих саквояжах, даже если это вещи убийцы.
Возможного убийцы – или невинной жертвы.
Пока что она не нашла ничего такого, что доказывало бы невиновность судьи, но и ничего, что бы прямо свидетельствовало в пользу его причастности к убийствам на острове.
Острове Альбатросов.
Медленно развернувшись (и все держа в руках коробочку со вставной челюстью судьи), Нина увидела Уоргрейва, который злобно уставился на нее, явно готовый устроить скандал и вызвать проводника, а потом наверняка и полицию.
– Милая барышня, вы что, язык проглотили? Я ведь задал вам вопрос и прошу дать на него ответ!
Нина, понимая, что нести околесицу о том, что она «случайно» открыла саквояж и «бессознательно» запустила в него обе руки, не стоит.
И что нападение – лучшая форма защиты.
Поэтому вызывающим тоном и звонким голосом она произнесла, глядя прямо в глаза судье:
– Ваша Честь, я думала, что вы ушли в отставку, а ведете себя по-прежнему как в зале суда во время перекрестного допроса не внушающего доверия свидетеля.
Уоргрейв, сглотнув, выпучился на нее, а потом заявил:
– Вы точно ведете себя как не внушающий доверия свидетель на перекрестном допросе, милая барышня, потому что явно тянете время, пытаясь сообразить, как лучше мне наврать. Но у меня нюх на ложь, уж поверьте!
«Ваша Честь» был безусловно
– Своего рода профессиональное заболевание, Ваша Честь? Как «угольное легкое» у шахтеров или сенсоневральная тугоухость у трубачей?
Судья Уоргрейв, приподнимаясь, заявил:
– Мое терпение лопнуло, милая барышня, я застукал вас с поличным при попытке обокрасть меня. Я немедленно оповещу проводника и потребую сдать вас на руки нашей британской полиции на ближайшей станции. Кстати, вы ведь иностранка?
Адекватным ответом на последний, весьма бестактный, вопрос было бы: «А вы, Ваша Честь, серийный убийца?»
Но если на остров всех пригласил все же Уоргрейв, то серийным убийцей он еще не был – они только ехали на место будущего преступления.
И если кого он и убил, так это первого «негритенка», вернее, конечно же, альбатроса: Морриса. Впрочем, Нина надеялась, что сумела своим анонимным письмом предотвратить это убийство.
– Сэр, вы хотите знать, что я искала в вашем саквояже? Так вот, буду с вами откровенна: револьвер!
Не только его, конечно, вернее, даже совсем не револьвер, но с правдой Нина решила повременить.
Потому что в этой литературной вселенной, как ей отчего-то думалось, все временили с правдой, и она решила не быть исключением.
Потому что ни портативной печатной машинки, ни особой бутылки, ни цианида, ни сургуча судья с собой не вез.
Хотя сургуч и цианид он мог транспортировать в небольшой, не замеченной ею коробочке или вообще в кармане пальто, положив в обыкновенный конверт.
А вот бутылку и тем более пишущую машинку он в кармане пальто везти вряд ли мог.
Но он мог элементарно сделать так, чтобы все эти необходимые для его жутких задумок предметы были доставлены на остров Альбатросов загодя, действуя через того же Морриса.
Простая, но все объясняющая мысль.
Опешив, судья уставился на нее, а потом, брякнувшись обратно на мягкое сиденье первого класса, столь разительно отличающееся от деревянного в третьем, сдвинул в сторону покоившееся рядом с ним свернутое летнее пальто, поверх которого возлежал котелок, и извлек скрытый этими вещами массивный том в дорогом кожаном переплете.
Нина заметила золоченые буквы: «Francis Bacon. The Colours Of Good And Evil». И чуть ниже цифры, вероятно, дату написания сего трактата: «1597».