Остров. Тайна Софии
Шрифт:
– Как-то это уж слишком официально, – откликнулась она, падая в кресло.
– Просто мы чувствуем, что ты должна узнать еще кое-что, прежде чем завтра уедешь в Афины, – сказал отец.
Теперь настала очередь матери. В конце концов, это ведь была ее история.
– Даже не знаю, с чего начать, – произнесла она. – Но мы решили рассказать тебе кое-что о нашей семье.
В ту ночь София узнала все, точно так же, как Фотини рассказала это Алексис. Ничто не подготовило Софию к подобному рассказу, она никогда не улавливала ни малейшего намека, у нее не возникало никаких подозрений, – и она оказалась абсолютно не готовой к таким открытиям. Теперь ей казалось, что она стоит на высокой горе, созданной многими слоями тайн, нараставшими в течение тысячелетия, и каждый обломок камня врастал
Когда София немножко подумала, то поняла, что и в самом деле вокруг нее были десятки людей, знавших об убийстве ее настоящей матери, но каждый из них умудрялся все эти долгие годы хранить молчание. Но как же насчет слухов и сплетен, которые должны были возникнуть? Может быть, знавшие Софию люди на самом деле до сих пор шептались за ее спиной, когда она проходила мимо: «Бедная девочка… Интересно, узнает ли она когда-нибудь, кем был ее отец?»
София как будто услышала злобный шепоток, тихий говор насчет проказы: «Вы только вообразите, – должно быть, говорили люди, – не один, а целых два случая в одной семье!»
И София в блаженном неведении многие годы несла на себе это клеймо, ничегошеньки не подозревая. Болезнь, уродующая тело и лицо, распутная мать, отец-убийца… Софию переполнило отвращение. Да, ее неведение было истинным благословением.
София никогда не сомневалась в том, что она дитя вот этих двоих, сидевших перед ней. Да и с какой бы стати? Она всегда полагала, что в ее внешности отразилась внешность обоих родителей, Марии и Киритсиса. Да и люди так говорили. Но у нее было не больше кровной связи с человеком, которого она всегда называла отцом, чем с любым прохожим на улице. София любила своих родителей, не задаваясь вопросами, но теперь, когда они оказались не ее родителями, изменились ли ее чувства к ним? За какой-нибудь час вся история ее жизни переменилась. Она рассеялась за спиной Софии, и когда девушка оглядывалась назад, то видела только пустоту. Чистый лист. Ничто.
София выслушала все молча, и ей стало плохо до тошноты. Но она даже на минуту не задумалась о том, что могли чувствовать Мария и Киритсис и чего им стоило после стольких лет рассказать ей всю правду. Нет, это была только ее история, ее жизнь, которую они создали обманом! София разгневалась.
– Почему вы раньше ничего не говорили?! – закричала она.
– Мы хотели тебя защитить, – твердо ответил Киритсис. – До этого момента незачем было тебе все это знать.
– Мы любили тебя как родную – так же, как любили бы тебя твои отец и мать, – умоляюще произнесла Мария.
Она и без того была в отчаянии, потому что ее единственное дитя уезжало далеко-далеко, в университет, а теперь и вовсе потерялась, потому что девушка, стоявшая перед ней и смотревшая как чужая, не хотела больше видеть в Марии свою мать. За долгие годы как-то забылось то, что София не была их собственной плотью и кровью, это давно уже не имело никакого значения, они любили ее сильнее еще оттого, что не смогли обзавестись собственным ребенком.
Но в этот момент София видела перед собой только двоих, которые ей лгали. Ей было восемнадцать, она плевать хотела на логику и была полна решимости сама строить свое будущее, теперь ее интересовали только факты, но не чувства. Гнев девушки превратился в ледяную решимость, остудившую ее собственные эмоции, но наполнивший холодом сердца людей, любивших ее больше всего на свете.
– Ладно, увидимся утром, – сказала София, вставая. – Паром отходит в девять. – С этими словами она резко развернулась.
На следующее утро София встала на рассвете, чтобы уложить последние мелочи, и в восемь они с Киритсисом уже погрузили ее багаж в машину. Ни один из них не произнес ни слова. Потом втроем они поехали в порт, а когда настал момент расставания, София попрощалась весьма небрежно.
Она поцеловала обоих в щеку и коротко сказала:
– Ладно, пока. Я напишу.
Было в ее голосе нечто окончательное, в нем не прозвучало даже намека на возможное воссоединение в ближайшем будущем. Супруги верили, что София действительно напишет, но уже знали, что нет смысла ждать частых писем. Когда паром отошел от причала, Марии показалось, что ничего худшего жизнь уже не сможет ей преподнести. Рядом с ними стояли люди, махая руками любимым и нежно прощаясь. Но Софии не было видно, она даже
Мария и Киритсис стояли на причале до тех пор, пока паром не исчез на горизонте. И только тогда повернулись, чтобы уйти. Ощущение пустоты было невыносимым.
А для Софии ее путешествие в Афины стало бегством от прошлого, от клейма проказы и неизвестности в отношении своего происхождения. Лишь через несколько месяцев она набралась сил для того, чтобы написать письмо.
Дорогие мама и отец! (Или я должна называть вас дядя и тетя? Мне уже ни то ни другое не кажется правильным.)
Мне жаль, что наше расставание было таким тяжелым. Я была ужасно потрясена. Я и до сих пор не могу все толком осознать, и мне становится не по себе, когда я обо всем этом думаю. Но как бы то ни было, я пишу, чтобы вы знали: я здесь хорошо устроилась. Мне нравятся лекции, и, хотя Афины намного больше и грязнее, чем Айос-Николаос, я уже привыкла ко всему.
Я напишу еще. Обещаю.
С любовью,
Это письмо сказало все и ничего. Мария и Киритсис продолжали получать письма с описанием ее жизни и частенько даже восторженные, но ничего не говорившие о том, что чувствовала София. В конце первого учебного года они были горько разочарованы, хотя и не слишком удивлены тем, что София не вернулась домой на каникулы.
София стала одержима своим прошлым и решила потратить лето на то, чтобы отыскать Маноли. Сначала след казался теплым, и София прошла по нему через Афины, потом через другие части Греции. Потом источники стали не слишком надежными, это были, например, телефонные справочники и налоговые службы, и София решила просто навещать всех, кто носил фамилию Вандулакис. Она нашла двоих, эти люди с неловким видом выслушали короткие объяснения Софии, а потом извинения за то, что она их побеспокоила. В общем, след, каким бы он ни был, остыл окончательно, и однажды утром София проснулась в гостинице в Салониках, пытаясь понять, какого черта она тут делает. Даже если бы она нашла этого человека, она ведь все равно не знала наверняка, отец ли он ей. И кого бы ей следовало предпочесть в этой роли: убийцу, застрелившего ее мать, или человека, соблазнившего Анну, а потом бросившего ее? Выбор был не из лучших. А может, стоит наплевать на неопределенность собственного прошлого и начать строить будущее?
В начале второго учебного года София познакомилась с человеком, который вскоре стал значить для нее куда больше, чем отец, кем бы он ни оказался. Это был англичанин по имени Маркус Филдинг, он проходил частичный курс обучения. Маркус был большим и светлокожим и от солнца покрывался красными пятнами, у него были яркие голубые глаза, что в Греции большая редкость. А одежда на нем постоянно выглядела немного мятой, как это бывает только у англичан.
У Маркуса никогда не имелось настоящей подруги. Он то ли слишком уж был погружен в учебу, то ли просто чересчур застенчив, чтобы ухаживать за женщинами, и он считал сексуальную свободу Лондона в начале семидесятых пугающей. Афины в тот период времени и не помышляли о подобной революции нравов. В первый же месяц после возобновления учебы он познакомился с Софией и сразу решил, что это самая прекрасная девушка из всех, кого он когда-либо видел. Хотя София выглядела вполне светской девушкой, она не позволяла вольностей, и Маркус искренне удивился, когда она приняла его приглашение.
Через несколько недель они уже стали неразлучны, а когда Маркусу пора было возвращаться в Англию, София решила бросить университет и поехать с ним.
– Меня тут ничто не держит, – заявила она как-то вечером. – Я что-то вроде сироты.
Когда Маркус стал возражать, София заверила его, что все так и есть.
– Нет, в самом деле, – сказала она. – У меня есть дядя и тетя, они меня вырастили, но они живут на Крите. Они не станут возражать против того, что я уеду в Лондон.
Больше она ничего не сказала о своем детстве, а Маркус не стал расспрашивать, но настоял на том, что они должны пожениться. Софию не пришлось долго уговаривать. Она полностью и окончательно, со всей страстью влюбилась в этого человека, и у нее не было ни малейших сомнений в том, что он всегда будет с ней.