Остров
Шрифт:
— Затопчи ее, затопчи, — поддразнивая, пропел Уилл.
— Ваш совет хорош, — засмеялась Сьюзила. — Но бывают случаи, когда «Танец ракшасы» не годится.
Вдруг лицо ее осветилось озорной улыбкой и без всякого предупреждения она довольно сильно ткнула своего собеседника в ребро.
— Готово! — сказала она. — Теперь я чувствую себя лучше.
Глава четырнадцатая
Сьюзила завела мотор, и они поехали — сначала вниз, к объезду, а потом вверх, мимо другого конца деревни по направлению к Экспериментальной станции, Сьюзила остановилась возле небольшого бунгало под соломенной
Налево, у широкого окна, висел гамак, прикрепленный к деревянным столбам по обе стороны ниши.
— Это для вас, — указала Сьюзила на гамак, — ногу можно положить повыше, чтобы устроиться поудобней.
Когда Уилл расположился в гамаке, она пододвинула плетеный стул и, сев рядом, спросила:
— О чем будем беседовать?
— О добре, красоте и истине? Или, может быть, — он усмехнулся, — о злом, безобразном и еще более истинном?
— Мне кажется, — сказала она, игнорируя его попытку острить, — мы можем продолжить наш прошлый разговор. Мы тогда говорили о вашей жизни.
— Да, именно это я имел в виду, предлагая поговорить о дурном, безобразном и еще более истинном.
— Вы демонстрируете манеру речи, или действительно желаете поговорить о себе?
— Да, мне этого отчаянно хочется, — уверил Уилл собеседницу. — Хочется говорить о себе настолько отчаянно, что я предпочитаю молчать. Отсюда, как вы, вероятно, заметили, мой неослабевающий интерес к искусству, науке, философии, политике, литературе — к чему угодно, только не к тому единственному, что действительно важно.
Они долго молчали. Потом, будто случайно вспомнив, Сьюзила заговорила о соборе в Уэльсе, о галках и белых лебедях, плывущих поверх отраженных в воде облаков. Вскоре Уилл ощутил, что он тоже плывет куда-то,
— Я чувствовала себя очень счастливой, пока жила в Уэльсе, — проговорила Сьюзила, — на удивление счастливой. Вы, наверное, тоже были там счастливы?
Уилл ничего не ответил. Он вспоминал о днях, проведенных в зеленой долине много лет назад, еще до того, как он и Молли поженились, до того, как они стали любовниками. Какое спокойствие! Какой целостный, живой, не тронутый червями мир свежей травы и цветов! Там он вновь почувствовал себя юным, как когда-то, еще при жизни тети Мэри. Она была единственной, кого он действительно любил — и теперь в Молли он нашел ее преемницу. Какое благословение! Любовь приобрела иное звучание, но мелодия, богатая и тонкая, была та же. А потом, в четвертую ночь, Молли постучала в стенку, разделявшую их комнаты; дверь ее оказалась незапертой и в темноте он нашел путь к ее кровати — Где Сестра Милосердия, добросовестно обнажившись, попыталась сыграть роль Пылкой Супруги — и потерпела катастрофический провал.
Внезапно, как это бывало едва ли не каждый день, послышалось громкое завывание ветра, и дождь яростно забарабанил по листве. Через несколько секунд капли громко застучали по стеклу, И также стучали они в окна, когда в своем кабинете он разговаривал с Молли в последний раз.
— Ты действительно этого хочешь, Уилл?
Боль и стыд заставили его вскрикнуть. Он закусил губу.
— О чем вы думаете? — спросила Сьюзила.
Но он не просто думал. Он видел Молли, слышал ее голос.
— Ты действительно этого хочешь, Уилл?
И сквозь шорох дождя он услышал собственный ответ:
— Да, я так хочу.
Яростный стук дождя в стекла — здесь, или там? — чуть
— О чем вы думаете? — настаивала Сьюзила.
— О том, что я сделал с Молли.
— И что же вы сделали с Молли?
Уилл по-прежнему не отвечал, но Сьюзила не отступалась:
— Скажите мне, что вы с ней сделали.
Окна задрожали от резкого порыва ветра. Дэждь полил с новой силой — еще более яростный, чем прежде; казалось, он шел лишь затем, чтобы пробудить нежелательные воспоминания и принудить к рассказу о постыдных вещах, о которых любой ценой следовало молчать.
— Расскажите.
С неохотой, преодолевая себя, Уилл начал рассказывать.
— Ты действительно хочешь этого, Уилл?
Да, из-за Бэбз — Господи, помилуй! — из-за Бэбз, хотя это просто невероятно! — ему действительно хотелось, чтобы Молли ушла — и она ушла в дождь.
— В другой раз я увидел ее уже в больнице.
— И все еще шел дождь?
— Да, шел дождь.
— Такой же сильный?
— Да, почти такой же.
Нет, это не шум тропического ливня, но упорный стук лондонского летнего дождя в окна маленькой больничной палаты, где лежала умирающая Молли.
— Это я, — сказал он сквозь шум дождя, — Уилл.
Никакого отклика; и вдруг рука Молли, которую он держал, слегка шевельнулась в его руке. Едва заметное усилие и, через минуту, полная безжизненность.
— Повтори все это снова, Уилл.
Он покачал головой. Это было слишком больно, слишком унизительно.
— Повтори снова. Это единственно возможный путь. Сделав над собой громадное усилие, он заставил себя пересказать с самого начала всю эту ненавистную историю. Хотел ли он этого действительно? Да, хотел; хотел сделать ей больно; возможно, даже хотел ее смерти. Все ради Бэбз — или пусть мир рухнет. Но, конечно же, не его мир, а мир Молли, вместе с жизнью, которая создала ее мир. Ему хотелось разрушить этот мир ради изысканного аромата в темноте, ради мускульных рефлексов, ради непомерного наслаждения, ради всех этих совершеннейших и одуряюще бесстыдных приемов.
— До свидания, Уилл, — Дверь закрылась с тихим, сухим щелчком.
Уилл хотел вернуть ее. Но любовнику Бэбз припомнились приемы и рефлексы, запах мускуса и агония блаженства. Стоя у окна и вспоминая все это, он смотрел, как машина поехала под дождем и свернула за угол. Постыдное торжество овладело им! Наконец-то он свободен. Свободней и быть нельзя, как выяснилось через несколько часов в больнице. Слабое пожатие пальцев было последней весточкой любви. И вдруг сообщение оборвалось. Рука безжизненно замерла, и — к его ужасу — дыхание прекратилось.
— Умерла, — прошептал он, чувствуя, что задыхается, — умерла.
— Предположим, здесь вашей вины не было, — сказала Сьюзила, нарушая долгое молчание. — Предположим, Молли умерла неожиданно, без вашего ведома. Разве это не было бы так же ужасно?
— Что вы имеете в виду? — спросил Уилл.
— Я думаю, чувство вины — это не главное. Смерть, смерть как таковая — вот что вас ужасает. — Сьюзила подумала о гибели Дугалда. — Непостижимое зло.
— Бессмысленное, — повторил он. — Вот почему мне пришлось стать профессиональным наблюдателем экзекуций. Именно потому, что это бессмысленнейшая, совершенно чудовищная жестокость. Следовать за запахом смерти из одного конца планеты в другой. Словно гриф. Милые, довольные жизнью люди даже не подозревают, что представляет собой мир. Не только во время войны, но всегда. Всегда.