Остров
Шрифт:
Вечером я заехала к родным Рафаэля, Лауреано ушел в кафе читать газету, а Трина жаловалась на свое здоровье и неблагодарность Марии-Луисы. С трудом отделавшись от нее, перед отъездом в Торремолинос я поговорила с механиками.
Хавиер позвонил ровно в восемь. Рафаэль уже летел в Соединенные Штаты, и Хавиер сообщил, что на понедельник заказал мне место в самолете: «Чем скорее ты будешь в Мадриде, тем лучше. Кажется, завтра вечером есть рейс из Малаги. Если хочешь, я съезжу в «Иберию» [30] и узнаю». Он вскоре позвонил и сказал, что самолет вылетает в три часа и в аэропорту будет билет на мое имя. Я выразила свое восхищение его проворством,
30
Испанская авиакомпания.
Я действовала, словно под наркозом, и оставшееся время провела у телефона: нескончаемые переговоры с Мадридом, звонки Трины и Лауреано. Назавтра в половине одиннадцатого приехала Мария-Луиса, и мы поболтали с ней, сидя под ивой вместе с детьми. Долорес, Магда и Эллен пришли к обеду. Я позвонила Энрике, но мне ответили, что его нет.
Долорес отвезла меня в аэропорт и, на прощание поцеловав, сказала, что женщины, подобные нам, родились, чтобы жить одинокими. Я просила ее не дожидаться отлета и осталась в баре.
Самолет вылетел с опозданием на четверть часа. Служащий компании проводил нас до трапа, я села к окошку и заткнула уши ватой. Командир пожелал нам счастливого пути. Стюардесса обносила пассажиров конфетами и помогла мне затянуть предохранительный пояс.
Когда мы взлетели, я взглянула вниз, на Малагу. Двухмоторный самолет медленно повернул к материку, и я увидела на поверхности моря его темную тень. Прошло всего одиннадцать дней, с тех пор как я ступила на эту землю. Время летело быстро, и эрозия продолжалась.
Послесловие
«Вы можете победить, вы не можете убедить». Слова, которые старый испанский писатель и философ Мигель де Унамуно бросил в лицо франкистскому изуверу, оказались пророчеством. За годы своего господства в Испании фашисты сумели казнить и сгноить в тюрьмах десятки тысяч людей, сломить одних, запугать других, лишить родины полмиллиона испанцев, у миллионов отнять свободу… Но завоевать умы и сердца миллионов они оказались не в состоянии, несмотря на соединенные усилия государственной и церковной пропаганды. Люди научились молчать, прятать глаза, скрывать мысли. Верить в фашизм они – за малым исключением – не научились.
Молодое поколение, еще в детстве травмированное войной, подрастало в атмосфере насилия и лжи, в обстановке, где наука была заменена официальной демагогией, а каждое слово генералиссимуса Франко провозглашалось чуть ли не божественным откровением. Оно росло обозленным, во всем изверившимся, не знающим правды. Но и его – если говорить о поколении в целом – фашистам не удалось заставить принимать черное за белое, зло – за благо.
Потом обнаружилось, что и победа – непрочная. В глубинах народной жизни не переставали бить родники сопротивления, и едва успел Франко отпраздновать десятилетний юбилей своего режима, как режим этот зашатался от первых подземных толчков. Начало 50-х годов ознаменовалось подъемом массового антифашистского движения.
«В забастовках и демонстрациях весны 1951 года, охвативших важнейшие промышленные центры, участвовали сотни тысяч трудящихся.
В массовых народных демонстрациях наряду с рабочими-ветеранами принимали участие молодые трудящиеся, не помнившие республику, крестьяне, недавно вовлеченные в промышленность, а также тысячи служащих и чиновников, студентов и представителей интеллигенции.
Широкие слои мелкой и немонополистической буржуазии с симпатией относились к движению». [31]
31
История
Вот тогда-то молодое поколение и стало выдвигать своих писателей и поэтому кинорежиссеров и художников, которые взглянули вокруг себя гневным и требовательным оком. За несколько лет возникла целая плеяда романистов, бросивших вызов казенному оптимизму, стремившихся называть вещи своими именами. Романисты эти – Рафаэль Санчес Ферлосио, Хуан Гойтисоло, Хесус Фернандес Сантос, Долорес Медио, Анна Мария Матуте и другие – отвергли соблазны декаданса, потому что они шли от жизни, а не от литературы, и реалистами их делала сама жизнь.
«В обществе, где человеческие отношения глубоко неестественны, реализм – это необходимость. Каждую секунду для испанского деятеля культуры существование кажется сном. Все вокруг способствует тому, чтобы вырвать его из времени, в котором он живет…
Для нас, испанских писателей, есть только один вид бегства – бегство в действительность».
Эти слова принадлежат Хуану Гойтисоло, успевшему стать, несмотря на молодость, одним из самых приметных писателей современной Испании.
Родился Хуан Гойтисоло в 1931 году в Барселоне. Война была его первой школой – «три года гражданской войны, – рассказывает он, – навечно врезались в мою память». Он учился в университетах – в барселонском и мадридском, а с 1950 года целиком посвятил себя литературе. Вот почти все, что известно о его молодости. Остальное – в его романах: первые из них, как признается Гойтисоло, во многом носят автобиографический характер.
Уже больше десяти лет работает Хуан Гойтисоло в литературе, и во всем, что им создано, – в романах, рассказах, очерках – проявилась одна характернейшая черта. «Бегство в действительность» предпринято им не для того только, чтобы «отображать» эту действительность, но для того, чтобы понять ее, разобраться в ней, дойти до сути. Каждая новая книга писателя решает жизненно важные для него – и, как оказывается, не для него одного – проблемы. И с каждой новой книгой сам он меняется, мужает, идет вперед – через познание мира к его преобразованию.
«Мне было двадцать лет, – вспоминает Хуан Гойтисоло о том времени, когда он писал «Ловкость рук», – и я чувствовал себя чужаком в своей стране. Все твердили, что Испания – лучшая страна в мире, и потому мне казалось, что нет на свете страны хуже. Любая жизнь представлялась разумнее той, какой жил я».
Что, собственно говоря, происходит в этом романе? Несколько мадридских студентов убивают время, слоняясь по кабакам, распутничая, не брезгуя подлогами и мелкими кражами. Юнцы «из хороших семей», открыто презирающие своих родителей, попирают все их нормы и запреты. Наконец, они решаются на убийство престарелого депутата Гуарнера, своим прекраснодушием прикрывающего мерзости франкистского режима. Цели покушения расплывчаты, организовано оно по-мальчишески – роль непосредственного исполнителя поручается слабому, мягкосердечному Давиду, у которого в решительный момент недостает духу вытащить револьвер из кармана. Покушение сорвано. Тогда вожак группы художник Агустин Мендоса выносит Давиду смертный приговор, сам приводит его в исполнение и сам же отдается в руки полиции. Собравшаяся толпа осыпает убийцу проклятиями; раздаются вполне как будто резонные возгласы: «Бывает, это делают, потому что нужно, а уж такие подонки… Боже правый, так маешься, пока вырастишь сына, и чтоб его вот так убили… Это все деньги. Если бы они, вместо того чтобы получать их от родителей, сами зарабатывали, раздирая в кровь руки…»