Остров
Шрифт:
Как всегда пришлось сделать над собой усилие, чтобы выпихнуть из горла первые слова:
– А кому помидоры? Красные!
Показалось, эхо зазвенело под фермами, устроив перекличку с воробьями. Но дальше пошло легче.
– Покупайте огурцы, редис, зелень!
Ничего-ничего, думал Лаголев, хочешь жить, умей вертеться. И так все орут, слева орут, справа орут, над головой орут. Чем я хуже?
Кто виноват, что это у тебя, в думалке твоей, стоит психологический барьер? Родители виноваты? Светлое прошлое? Или коллективное бессознательное? Не любишь драть горло? Научат. Жизнь научит. Ах, тебе казалось,
Топор в руки – и вперед.
Тут ведь как? Тут или примиряешься с действительностью, или сходишь с ума и гоняешь кого-нибудь по сугробам.
– Подходите! Подходите! Помидоры розовые, мясистые! Бычье сердце! Астраханские! Черри! Идеальные для засолки огурцы. Без горечи!
Люди плыли, как цветные облака. Джинсовые, ситцевые, шерстяные, хлопчатобумажные. От стола к столу и дальше в проход, в лабиринт рынка, изучая, где бы пролиться денежным дождем. Родства с ними Лаголев не чувствовал. Он вообще в последнее время не ощущал своей принадлежности к роду человеческому. Точнее, думал, что он-то как раз настоящий, последний, а вокруг инопланетяне.
Или облака.
– Килограмм помидоров, пожалуйста.
Высокая женщина с сыном лет шести в ладном джинсовом костюмчике встала у прилавка. Пистолет в руке мальчишки трещал и брызгал светом из пластмассового дула.
– Конечно.
Лаголев ожил и быстро накидал круглых, крепеньких ягод на чашу весов. Зубы плохие, но как без улыбки? Поэтому – улыбаемся.
– Сорок пять.
Он «не заметил» лишних пятьдесят граммов. Это сыграло в его пользу – женщина, подумав, попросила взвесить три огурца.
– Дядя, ты убит!
Мальчишка выстрелил в него из пистолета.
– Я не могу быть убит, – сказал ему Лаголев, – я твоей маме товар отпускаю. Она тебе потом салат сделает.
– Все равно!
Мальчишка чуть не сшиб своей тарахтелкой на пол пучок укропа.
– Он не любит огурцы, – пожаловалась женщина, оттягивая непослушное чадо от прилавка. – Говорит, твердые.
Ну и дурак, чуть не ответил Лаголев.
– Сорок пять да двадцать пять, итого семьдесят, – сказал он, заворачивая огурцы в пакет и стараясь не кривиться от бесконечного треска игрушки.
– Пожалуйста.
Женщина подала две пятидесятирублевые купюры, и Лаголев нырнул вниз за разменом. Пока копался в коробке с деньгами, выискивая сдачу, слушал, как мать отчитывает сына.
– Юра, хватит! Если будешь так себя вести, ничего больше не получишь – ни мороженого, ни компьютера!
– Мне папа разрешит! – упорствовало чадо.
– А я ему на тебя пожалуюсь.
– Вот! – Лаголев, выпрямляясь, протянул тридцать рублей.
– Спасибо.
Женщина на секунду отвлеклась от сына, складывая купюры в кошелек, и этого хватило мальчишке, чтобы лягнуть прилавок ногой. Бамм!
– Ты – злюка!
Помидорная пирамидка качнулась. Лаголев выставил руки, охраняя товар.
– Осторожнее!
– Злюка!
– Извините.
Высоко вздергивая за руку, женщина потащила сына дальше. Треск пистолетика заглох.
Лаголев, обмирая, несколько секунд нависал над прилавком, готовый в любой момент среагировать, если абрикосы или помидоры вдруг вздумают ринуться с подставок на пол, но, кажется,
Пытаясь успокоиться, он занялся наполнением только что обмелевшего лотка с огурцами – доставал из большого желтого пластикового ящика под стойкой пупырчатые экземпляры, протирал тряпочкой, выкладывал один к одному.
Где-то за дальними столами мелькнул Кярим Ахметович или кто-то на него похожий. Белый халат. Лысина. Лаголев представил вдруг, что было бы, покатись весь товар с прилавка под ноги покупателям (не расплатиться, сука, не расплатиться!), и судорожно сглотнул.
– Абрикосы! Редис! – крикнул он тонко.
За соседними столами заулыбались.
– Ай, душевно кричишь!
– Как петух утром!
Пришлось виновато вжать голову в плечи. Рахматулла в ответ показал большой палец и засмеялся, сверкая золотыми зубами. Конечно, подумал Лаголев. Поизмываться над бывшим приверженцем науки – чего бы и нет? Ах, и все довольные!
– Укроп!
Две женщины прошли мимо, одна что-то рассказывала другой, а та таращилась на лотки бессмысленными, рыбьими глазами. В другую сторону прошла семейная пара – мешковатый серый костюм, мешковатое, в цветочек, платье, обоим по пятьдесят. Умиляться было нечему, но Лаголев с горечью подумал, что они с Наткой до таких лет, пожалуй, не доживут. Разведутся раньше. А он потом с голоду подохнет.
Или от тоски.
– Почем абрикосы?
– Что? – Он не сразу сообразил, о чем его спрашивают, а потом суетливо, перегибаясь, полез смотреть ценник. – Сто семьдесят. Два килограмма – по сто пятьдесят.
– И не стыдно?
У пожилой женщины, спросившей его про цену, некрасиво сморщилось лицо, а глаза, прячущиеся за выпуклыми очками, налились колючим светом. Одета она была вполне прилично, серый плащ, крепкие сапожки-дутыши, шею богемно охватывал красный шарф. Из-под несколько старомодной шляпы выглядывали кудряшки. Вместо сумочки на плече у женщины желтела лямка небольшого рюкзачка. Надо признать, вид у покупательницы был весьма эклектичный, и, уже позже, Лаголев укорил себя, что не насторожился сразу.
– Вы должны отдать мне по сто! – заявила женщина.
– Не могу, – сказал Лаголев. – Это не мой товар.
Женщина подступила. Она вгляделась в Лаголева, как, бывает, вглядываются на опознании в подозреваемых.
– Вы – дьявол? – спросила она вдруг.
Взгляд ее высверлил Лаголева насквозь.
– Нет, – ответил тот, исполняясь дурных предчувствий.
– Тогда возьмите деньги! – не терпящим возражения тоном заявила женщина.
Сунув руку в карман плаща, она достала мятую бумажку. При ближайшем рассмотрении, бумажка оказалась криво вырезанной картинкой из журнала. На одной стороне – модель в пальто. Без головы. На другой – бессмысленный из-за обреза кусок текста. Лаголев вертел бумажку в пальцах и не знал, что делать.