Остров
Шрифт:
Хьяльти теряет дар речи. Затем выдавливает:
— Где в директиве написано, что необходимо изолировать людей другой расы? Он исландец!
— Его папа норвежец, — вмешивается Мария, — они уже много десятилетий живут в Норвегии.
— Заткнись, баба, — кричит охранник и толкает ее прикладом. — С тобой вообще никто не разговаривает.
Элиас плачет, тихо подвывая, уткнувшись лицом в бок матери, она в ужасе смотрит на Хьяльти, обхватив ладонями голову сына.
— Хьяльти, сделай что-нибудь, — просит она. — Ты должен что-то сделать.
—
— Звони, жалуйся мамочке. Думаешь, она не знает, что подписывает? Действительно, дала тебе разрешение вывести отсюда целый хвост негров? Спроси ее.
Хьяльти выбирает номер дрожащими руками, пробует прямой рабочий номер, домашний; наконец дозванивается до секретаря; нет, к сожалению, ее сейчас нет. Он оставляет сообщение, просит перезвонить, это сигнал бедствия, голос у него дрожит, и он с трудом подбирает слова.
Андрес стоит у него над душой, скрестив руки, Оскар смотрит на часы.
— Нам нужно идти. Либо ты забираешь бабу, либо нет.
Мария обнимает сына, вцепившись в него мертвой хваткой.
— Я шагу не сделаю без него, и не мечтай. — Она выдвинула подбородок, глаза искрятся гневом. — Забирай свое письмо, Хьяльти, и ступай прочь.
— Мария, мне очень жаль. Я это улажу. Вернусь и заберу вас.
— Думаешь, она не знает, что делает, — шипит Мария. — Думаешь, это не она установила эти правила, твоя любимая белая королева. И ты на нее работаешь. Позволяешь ей творить такое. Это ты обрек нас всех на этот ад. Прочь отсюда, и больше не показывайся.
Он не может ничего сказать. Должен поговорить с Элин, уладить недоразумение и вернуться за Марией. Следуя за верзилами к выходу, он оборачивается и видит, что мать и сын стоят крепко обнявшись.
Когда они уже подходят к калитке, Мария с Элиасом их догоняют. Они держатся за руки, Элиас вытирает слезы и сопли рукавом свитера, а Мария вкладывает Хьяльти в руки скрипку и, задыхаясь, говорит:
— Найди ее, Хьяльти. Даже если ты не сможешь помочь нам, ты сможешь спасти ее. Спаси Маргрет!
Она пристально смотрит ему в глаза, он кивает. А затем уходит. Идет за гориллой в машину и всю дорогу сидит окаменев, положив скрипку на колени, ничего не понимая, не понимая, как эти вежливые, хорошо воспитанные люди, с которыми он общается, сидит на заседаниях, ест в столовой, как они могут стоять за всем этим ужасом, этим адом, безграничным насилием, голодом и грязью.
В город они едут молча, Оскар высаживает его на площади у Министерства. Здесь все обыденно и буднично, несмотря на уличные беспорядки и сожженные урны, несмотря на пеньки, оставшиеся от срубленных деревьев, и вооруженных до зубов спасателей, охраняющих Министерство.
Босоногая Элин замерла в позе лотоса в своем кабинете и смотрит в окно, выходящее на море. Когда он входит, она сидит к нему спиной. Лодыжки все еще стройные, несмотря на беременность. Глядя на ее ухоженные пятки, он спрашивает:
—
— Мы? — Она поднимается на ноги и тянет руки вверх. — А ты разве здесь не работаешь? Не сидел на заседаниях, когда принимались эти решения?
— Элин, это концлагерь. Люди умирают. Их бьют и морят голодом, вонь там невыносимая, все туалеты не работают.
— Брось, — говорит она язвительно. — Что-то тебе это в голову не приходило, когда мы обсуждали решение проблемы с иностранцами. Когда решили разместить туристов в аэропорту и ты организовывал рекламную кампанию о надежном убежище для иностранцев в лучшем аэропорту Европы.
— Я не знал, что там будет вооруженная охрана. Или что люди будут голодать.
— Сейчас все голодают, Хьяльти. Кроме нас с тобой, потому что Министерство заботится о своих. И хотя в стране нехватка продовольствия, мы обеспечиваем иностранцев едой, пусть и в небольшом количестве.
— Люди там умрут, Элин, уже есть больные.
— Этим людям повезло, что они здесь. В туристическом центре у них есть крыша над головой, они не окажутся на улице. Мы не в состоянии помочь всем сразу, приходится расставлять приоритеты. Ты же сначала заботишься о своей семье, а уже потом о чужих людях? И мы стараемся им помогать.
— Ты знала, что они не выпустят Элиаса? Знала, когда писала это письмо?
Она пожимает плечами, сидя на краю письменного стола, смеряя его взглядом своих голубых глаз.
— Правила есть правила. Нельзя сначала установить регламент передвижения иностранцев, а потом позволить негритятам бегать по улицам. Это по крайней мере странно.
— Элин, он гражданин Исландии. Он здесь родился.
— Перед нами стоит определенная задача. — Медленно, как непонятливому, объясняет ему Элин. — Мы должны сплотить нацию, сомкнуть наши ряды и привить людям чувство гордости за то, что нас объединяет. Мы не можем позволить себе слабость и дать бастардам разрушить нашу целостность. Я не расистка, училась за границей, у меня есть друзья разной расы и национальности. Это хорошие люди, но они нам чужие. Иностранная кровь разбавит исландскую, которую мы унаследовали от предков. Разве не для того исландские дети веками умирали от болезней, холода, голода и тяжелой жизни, чтобы потомки выживших стали крепче? Мы предаем их память, позволяя иностранцам смешиваться с нашей нацией.
Он слушает ее речь с открытым ртом, как идиот, и не отрываясь смотрит на красивую, талантливую Элин, цветущую, розовощекую, беременную, которой он доверял и за которой слепо следовал.
— Я со всем соглашусь, если ты дашь им свободу, — просит он. — Если ты отпустишь Марию и Элиаса.
Она мотает головой.
— То, о чем ты меня просишь, аморально и тебя недостойно. Ты просишь, чтобы я нарушила правила ради тебя, а это не что иное, как коррупция.
— Эти правила мерзкие и отвратительные и недостойны тебя. Ты же можешь спасти. Очень тебя прошу, сделай это.