Остров
Шрифт:
Смочив водой синтетический заживляющий бинт, Ариадна взяла голову Крима в теплые руки. Господи, что вы значите для мужчин, ласковые женские руки! Даже ваши хозяйки не осознают до конца вашей магической силы. Конечно, первой искрой любви могут быть глаза, улыбка, изящная фигура. В них можно влюбиться, но любить мужчина начинает лишь тогда, когда оценит теплоту прекрасных женских рук. Это руки моей женщины. Моей! Они приласкают, обогреют, накормят, погорюют, если тебе плохо, вместе с тобою. Стрела вонзилась в твой мозг, ты кричишь от боли, но стоит женским рукам обнять твою горящую
Мой друг, чаще целуй женские руки, и ты будешь любить только любящих женщин, и тебя будут любить только любимые женщины. Храмы древних перуанцев носили изображения скрещенных женских рук. Перуанцы верили в их божественную суть, в их силу, их доброту. Они все погибли, защищая своих женщин, но ветер их дыхания и поныне целует любимые руки, превращенные в камень. Они счастливы даже в объятиях смерти! Целуйте женские руки!
Руки Ариадны были прекрасны. Их доброта и нежность мягко обняла ноющую рану Крима, и боль исчезла. Если бы Криму кто-то рассказал об этом, он бы цинично рассмеялся. Какая чушь! Он научил себя презирать женщин. Они — похоть, помноженная на измену. Но сейчас — он сидел и чувствовал себя счастливым комочком в мягких и добрых руках.
«Она могла бы стать прекрасной матерью» — внезапно подумал Крим. И мысль эта поразила его. Он осторожно взял руку Ариадны и поднес ее к губам. Девушка удивленно смотрела на него.
— У тебя добрые руки, — взволнованно сказал Крим.
Она ничего не ответила, мягко отняла руку от его губ и продолжила свое дело. Спекшаяся кровь растворилась в комке ваты. Микрохирург, чуть покалывая замороженную кожу, сшил края раны и втер заживляющую мазь. В довершение этой операции Ариадна соорудила из бинтов тюрбан и нахлобучила его на голову Крима. Теперь он выглядел как надменный царек, и девушка тихо рассмеялась.
— Ты не такой злой, как я думала.
У Крима отнимали качество, которым он гордился — его злость. Он попытался разозлить себя и возразил:
— Нет, я злой!
Девушка улыбнулась.
— Дурачок! Ты глупый, и глупость твоя в том, что ты стараешься казаться злым.
Отвернувшись от Крима, она стала укладывать инструменты в ящичек стола. Крим немного подумал, встал и подошел к Ариадне. Его словно выточенные из мрамора руки властно легли на плечи девушки. Она вздрогнула и напряглась.
— Я люблю тебя, — тихо шепнули губы Крима.
— Тебе недостаточно таралок? — тоже переходя на шепот, спросила Ариадна.
— Атлант не может
— А Командор? Он ведь любил?
— Не верю. Он полюбил ее, когда она умерла. Он полюбил ее за то, что она умерла. Он полюбил ее за то, что она подарила ему свою жизнь. Он просто не мог отшвырнуть такую жертву. Это не любовь, это запоздалое раскаяние.
— Я не согласна с тобой, — Ариадна попыталась освободить плечи.
— Но я люблю тебя! — Крим бешено рванул девушку к себе и впился в ее губы.
Ариадна не противилась, но и не отдавалась страсти. Ее губы оставались безжизненны, как пресный лед, и Крим отпустил их.
— Я не верю в твою любовь, — глядя ему в глаза, сказала Ариадна, — даже если ты и любишь, я не люблю тебя. Ты можешь насильно овладеть мною, но это будет твое поражение. Ведь применение силы — это признак бессилия. Но знай, если это случится, я возненавижу тебя.
Ее слова, рождаемые трепетными губами, словно бич хлестали атланта. Он побледнел, и боль вернулась к нему.
— Я никогда не сделаю тебе больно, — разделяя слова, твердо сказал он и, отпустив девушку, пошел к двери. Сердце его сжималось в черный комок. Не дойдя шага до спасительной черты, за которой оставались лишь злоба и ненависть, Крим потерял сознание и рухнул.
Когда он очнулся, голова его покоилась на розовой руке. Боль ушла. Глаза Ариадны были задумчивы. Она тихо улыбнулась и прошептала:
— Дурачок.
И сердце Крима растаяло.
Утром Русия кто-то в очередной раз пытался убить. Сок, налитый в его стакан, оказался отравленным. Об этом спокойно сообщил Командор, вошедший как раз в тот момент, когда Русий уже подносил стакан ко рту. Замедлив время, Командор забрал стакан и выкинул его в утилизатор. Русий, проглотивший лишь воздух, рассердился.
— Что за шутки?
— Сок отравлен.
— Откуда ты знаешь?
— Странно задавать такой вопрос зрентшианцу.
— А не скажет ли дорогой зрентшйанец, кто насыпал яду его обожаемому сыночку?
— Не скажет.
— Почему же? Ведь он всевидящий?
— Понимаешь, в чем дело — посерьезнев, сказал Командор — я не могу определить, кто это делает. Я читаю эти мысли, вижу движения; я вижу руку, сыплющую яд в твой стакан, но я не вижу того, кто это делает. Мысли всех людей, что окружают нас, чисты, в них нет даже намека на то, что они хотят причинить тебе зло. Даже Крим, который тебя не переносит, безвинен как ягненок. Эти мысли словно выплывают из пространства. Они вершат действие и снова исчезают, так и не раскрыв своего хозяина. Я уже начинаю подумывать: уж не ты ли сам совершаешь эти покушения?
— Я? Сам на себя? Тебе не кажется, что у тебя слишком богатая фантазия?
— Почему же, бывают ситуации, когда человеку выгодно имитировать покушение на свою жизнь. Я могу привести тебе не один пример.
— Допустим. Но что дает тебе повод подозревать именно меня?
— Ты единственный, чьи мысли я не могу читать свободно. Ты можешь экранировать их, и тогда я не знаю, о чем ты думаешь. Но сегодня я убедился, что эти покушения — не твоих рук дело.
— Каким образом?