Острова пряностей

Северин Тим

Хорошо это или плохо, но Янису предстояло сыграть важную роль в нашей судовой жизни и преподнести нам не один сюрприз.

Через пару дней после спуска «Альфреда Уоллеса» на воду мне пришлось уехать в Джакарту и заняться последними приготовлениями к экспедиции. Теперь мне не нужно было ждать попутного рейса на «джонсоне» или чужой прау калулис; у меня была собственная лодка. Члены строительной бригады, получив плату, собирались в Туаль за покупками, и они согласились пойти со мной на «Альфреде Уоллесе» в качестве временной команды. Ник стоял на берегу, с беспокойством наблюдая за огромным грозовым облаком, приближающимся к Варбалу с севера. «Если мы не отчалим прямо сейчас, — сказал он, — поездка может стать слишком опасной». Джонни и его команда шли, не торопясь, по пляжу. Мы заставили всех поскорее подняться на палубу и подняли паруса.

На 13-километровом участке от Варбала до главного острова архипелага наша лодка вела себя безукоризненно. Едва отчалив, мы

сломя голову понеслись по волнам под скрип новых веревок, сразу принявших на себя недюжинную нагрузку. Айзек, самый младший из бригады, сменил Джонни у руля. На полпути к цели нашего плавания, когда все шло как нельзя лучше, нас наконец настигла буря. Окруженные плотной пеленой дождя, мы очень быстро промокли до нитки. Тропический ливень молотил по палубе из всех сил, скорость ветра еще увеличилась, и наша новенькая и неискушенная в баталиях с волнами и ветром лодочка картинно накренилась. Мы с Ником едва успевали протирать глаза, чтобы наблюдать за происходящим. Только Айзек оставался на палубе. Я взглянул сквозь окошко в двери рубки. Внизу сидели остальные члены команды, удобно расположившись на полу, устланном стеблями бамбука, и передавали друг другу бутылку пальмового вина. Было видно, что некоторые уже порядочно поднабрались. Внезапные порывы ветра наклоняли лодку еще сильнее, и я боялся — а вдруг она перевернется…

Целью нашего путешествия была небольшая пристань в поселке Дебут — конечном пункте следования автобуса из Туаля. Поселок располагался в дальнем углу довольно мелкого залива, что осложняло подходы к нему. Мы мчались на всех парусах через пролив, когда несколько членов бригады вышли на палубу. «Альфред Уоллес» был самым большим и необычным судном, простроенным на Варбале за многие годы, и Джонни со своими работниками были уверены, что его появление не останется незамеченным. Не снижая скорости, мы пронеслись вдоль причала. Янис был с нами — он стоял на носу с якорем в руках, готовый бросить его за борт. Вновь проявив свою удивительную интуицию, Джонни, который к этому моменту занял подобающее ему место у руля, подвел судно к причалу точно в заданном месте. В это время целая толпа портовых грузчиков высыпала из бильярдной на причал и с живым интересом наблюдала за происходящим. Мы мчались так быстро, что в какой-то момент я подумал: вдруг Джонни не справился с управлением и сейчас произойдет что-то ужасное — если мы не воткнемся в сам причал, то врежемся в берег или даже снесем напрочь один из деревянных мостков, которые стояли на шатких подпорках, выдаваясь с берега на несколько метров в воду. Будочка в конце каждого такого мостка выполняла роль туалета, и я успел представить, что почувствует человек, спокойно делающий свои дела, когда вся конструкция окажется снесена напрочь командой развеселых моряков с Варбала. Но Джонни все рассчитал правильно. Янис бросил якорь в нужный момент, остальная команда спустила паруса, якорный канат натянулся, и «Альфред Уоллес», развернувшись, плавно подошел к каменной стенке причала.

Глава 3. Большой Кай

Своими достижениями Альфред Уоллес не обязан ни семейным связям, ни денежному достатку — по той простой причине, что его родители не располагали ни тем ни другим. Альфред был седьмым ребенком в семье, которая тщетно пыталась скрыть от посторонних глаз неумолимое обнищание. Источником всех бед была полная несостоятельность отца в денежных делах. В некоторой степени ее унаследовал и сам Альфред, так и не сумевший толково распорядиться деньгами, полученными за книги и вырученными от продажи добытых таким трудом зоологических образцов. Его коммерческие проекты постоянно оказывались неудачными, и ему приходилось писать рецензии и читать лекции, чтобы сводить концы с концами, а также постоянно экономить на любых повседневных расходах. Однако Альфреду все же удалось избежать тех финансовых затруднений, какие всю жизнь преследовали его отца, Томаса Уоллеса. Получивший юридическое образование Томас в молодости унаследовал небольшое состояние, поэтому он не пытался зарабатывать на жизнь профессиональной деятельностью, пока не стало слишком поздно. Ему не приходило в голову, что скромный доход, достаточный для одинокого неработающего холостяка, не позволит прокормить большую семью.

Когда появились дети, Томас Уоллес оказался либо слишком застенчивым, либо чересчур ленивым, чтобы начать карьеру юриста. Вместо этого он попробовал выпускать журнал, и когда эта затея провалилась поглотив большую часть его скромного состояния, он просто опустил руки. Он подыскивал все более дешевое жилье, устраивался на временную работу — то школьным учителем, то библиотекарем — и даже выращивал овощи, чтобы сэкономить на покупке продуктов. Когда в 1823 году родился Альфред, семья проживала в маленьком доме на реке Аск в Восточном Уэльсе, в графстве Монмутшир, а к тому времени, как ему исполнилось пять лет, Уоллесы уже дважды переехали — первый раз в Далидж (пригород Лондона), а потом в Хартфорд.

Альфред Уоллес говорил позже, что необходимость самостоятельно прокладывать дорогу в жизни и заботиться о себе, желание

вырваться из жалкой обстановки своего детства стали положительной стороной такого воспитания. Этот урок он усвоил очень рано. К тому моменту, как ему исполнилось 12 лет, его родители уже не могли вносить плату за его обучение в Хартфордской школе, поэтому они договорились с директором, что Альфред в оплату за обучение будет помогать учителям младших классов. Сам Альфред был в ужасе от такой перспективы. Очень высокий — к 14 годам он уже был ростом под шесть футов, — он казался себе жутко неуклюжим. Он был крайне застенчив и терпеть не мог ситуаций, когда ему приходилось как-то выделяться. «Каждый раз, входя в классную комнату, я чувствовал себя крайне неловко. В течение минимум двадцати лет после окончания школы — а быть может, и дольше — я часто видел ужасные сны о том времени, когда я занимал странное положение, являясь одновременно учителем и учеником, да еще и, к моему вящему мучению, таким высоченным. Став уже взрослым человеком, я продолжал с неизбывной тоской переживать муки унижения, испытанные когда-то застенчивым подростком. В своих снах я боялся идти в школу; дойдя до порога, я не мог заставить себя открыть дверь, особенно если знал, что опоздал на несколько минут — ведь тогда весь класс будет смотреть на меня! Стыд за неумение держать себя на людях наваливался на меня с удвоенной силой, и я открывал ящики стола и начинал рыться в них, чтобы не встречаться глазами со своими учениками как можно дольше».

Эта застенчивость осталась в характере Уоллеса на всю жизнь. Он всегда предпочитал работать один или в очень небольших коллективах. Ощущение неловкости, оставшееся с детства, когда его семья все глубже погружалась в нищету, открыло ему глаза на недостатки викторианской эпохи, в первую очередь — черствость, отсутствие чуткости в отношениях между людьми.

В частности, одно школьное происшествие оказалось поучительным для Уоллеса в индонезийский период его жизни. Бережливая мать сшила ему пару черных ситцевых нарукавников, чтобы не протирались локти школьной куртки, но, естественно, Альфред стеснялся их надевать, опасаясь, что его засмеют. В один прекрасный день директор школы случайно нашел нарукавники Альфреда, заставил его встать и надеть их на глазах у всего класса. «Сейчас я не думаю, что выглядел как-то особенно нелепо… — вспоминал Уоллес, — но тогда я считал это очень позорным, и каждый раз, надевая их, чувствовал себя несчастным». Спустя годы воспоминание об этим инциденте помогло Уоллесу понять важность присущего многим восточным культурам стремления во что бы то ни стало «сохранить лицо». Уоллес умел поставить себя на место туземцев, которые испытывали крайнее унижение при контакте с европейцами, не утруждавшими себя проявлением чуткости по отношению к «дикарям»: «Те, кто перенес нечто подобное… могут представить себе мучительный стыд, испытываемый цивилизованными восточными народами, к которым их европейские завоеватели не имели никакого уважения, совершенно не принимая во внимание их чувства».

Школьные мучения Альфреда закончились, когда, накануне его четырнадцатилетия, семья вновь — и на этот раз окончательно — сменила место жительства, как и прежде, из соображений экономии. Альфреда забрали из школы и отослали к старшему брату Джону, который был отдан в ученики к некоему лондонскому строителю. Практически на этом официальное школьное обучение Альфреда закончилось, и последующие годы своей юности он находился на попечении то одного, то другого из старших братьев. По прибытии в Лондон обнаружилось, что брат Альфреда Джон ютился в таком крошечном закутке, что им приходилось спать на одной кровати.

Альфред приобрел кое-какие навыки плотницкой работы, выполняя различные поручения в мастерской строителя, где работал брат. Но его жизнь в Лондоне имела и другой, гораздо более ценный результат: недалеко от Тоттнэм-Кортроуд располагался «Зал науки», по сути — просто клуб для рабочего люда. Альфред приходил сюда вместе с Джоном по вечерам несколько раз в неделю, чтобы сыграть в домино или шашки, выпить кофе и прочесть бесплатные газеты и журналы. Также клуб предлагал программу популярных лекций и обсуждений, посвященных вопросам науки. Здесь Альфред впервые познакомился с учением красноречивого и обладавшего огромным даром убеждения валлийца-реформатора Роберта Оуэна.

По мысли Оуэна, характер человека формируется обстоятельствами, над которыми он не имеет власти, и поэтому бессмысленно его как осуждать, так и хвалить. Эта точка зрения имела большое значение для Уоллеса впоследствии, когда ему пришлось жить среди людей совсем другой культуры, поведение которых многие сочли бы варварским и примитивным. Уоллес разделял также прохладное отношение Оуэна к религии. Он считал, что целесообразнее прилагать усилия к тому, чтобы дать образование широким слоям общества и улучшить условия труда и жизни населения. Уоллес был согласен с Оуэном и оставался его последователем до конца жизни. Это мировоззрение пронизывало все его труды, его отношение к социальным вопросам и взаимоотношения с высокопоставленными и привилегированными членами викторианского общества, равно как и с туземцами, которых он встречал в своих путешествиях.