Острова в море
Шрифт:
— Это один и тот же Бог, — согласился с ним Павел, явно снова не давая вставить слова Феодору. — Мухаммед — не настоящий пророк, и многое из его учения — ложь, но это один и тот же Бог, который отдал своего единственного Сына для спасения человечества.
— Подождите! — поднял руку Телериг. — Если это один и тот же Бог, то какая разница, как именно я и мой народ должны ему молиться? Какие бы именно молитвы мы ему ни возносили, он наверняка их услышит.
Джелаль ад-Дин взглянул на Павла. Христианин также глядел на него. Павел улыбнулся. Джелаль ад-Дин невольно улыбнулся в ответ. Он тоже понимал иронию
— К сожалению, высокочтимый хан, это не так просто, — сказал Павел. — Подобно тому, как есть только один истинный Бог, есть только один истинный способ ему молиться, ибо хоть он и милосерден, но также и справедлив, и потому не потерпит ошибочного почета, воздаваемого ему. Возьмем простой пример. Разве понравилось бы тебе, высокочтимый хан, если бы мы назвали тебя "хан аваров"?
— Мне бы это очень понравилось, будь это правдой, — сказал Телериг, уныло хихикнув. — Да вот не повезло мне, у аваров есть свой собственный хан. Очень хорошо, священник, я понимаю, что ты говоришь.
Болгарский владыка потер свой подбородок:
— Тут нужно еще подумать. Мы все соберемся здесь через три дня, чтобы поговорить обо всем этом побольше. А сейчас идите с миром, и помните, — он строго посмотрел на христиан, а затем на мусульман, — вы тут все мои гости. Никаких потасовок, а то пожалеете.
Получив это предупреждение, послы-соперники с поклонами разошлись.
Джелаль ад-Дин бродил по Плиске в ожидании нового диспута со священниками. Этим он занимался больше, чем хотелось бы. Как ни нравилось ему проводить время со своей светлокожей девушкой, он уже был не молод — для него перерывы между сладостными утехами измерялись не минутами, а днями.
После варварской роскоши деревянного дворца Телерига сам город показался арабу удивительно знакомым. Он не понимал, почему, пока не сообразил, что Плиска, как и Дамаск, как и Константинополь, как и бессчетные другие виденные им места, когда-то была римским городом. Архитектура и расположение улиц оставались такими же, несмотря на смену хозяина.
Джелаль ад-Дин чуть не закричал от радости, увидев бани, все еще работающие. Судя по запаху во дворце, он уже сомневался, знают ли вообще болгары о существовании такого понятия, как «чистота». Войдя внутрь, он заметил, что большинство моющихся были светлокожими, как Драгомир и его подружка. Как он уже понял, они происходили от славянских крестьян, которых в свое время покорили собственно болгары.
Он также заметил, что болгары, в большинстве своем незнакомые ни с христианством, ни с исламом, позволяли женщинам мыться вместе с мужчинами. Это было возмутительно, это было поразительно, в Дамаске это вызвало бы волнения. Джелаль ад-Дин пожалел, что его глаза не так остры, как были в сорок лет, или хотя бы в пятьдесят.
Когда он с удовольствием нежился в теплом бассейне, вошли трое христианских посланников. Увидев обнаженных женщин, Феодор зашипел в ужасе, повернулся и выбежал вон. Никита чуть было не последовал за ним, но Павел удержал его за руку. Старший священник сбросил с плеч коричневый халат и с довольным
— Плоть есть плоть, — спокойно сказал Павел. — Посвятив себя Христу, ты признал, что плотские удовольствия не для тебя. Так что нет и смысла бежать.
Джелаль ад-Дин кивнул христианам.
— В тебе больше здравого смысла, о почтеннейший, чем я ожидал бы увидеть в священнике, — сказал он Павлу.
— Благодарю тебя. — Если Павел и заметил скрытую иронию в голосе араба, он не показал этого, что заставило Джелаль ад-Дина на секунду устыдиться. Павел продолжил: — В любом случае я не священник, а всего лишь скромный монах. Я здесь для того, чтобы давать советы своим начальникам, если они пожелают меня выслушать.
— Всего лишь! — усмехнулся Джелаль ад-Дин. Но он должен был признать, что монах был предельно откровенен. Он вздохнул — куда легче ненавидеть противников, не отмеченных печатью добродетели. — Им всегда не мешало бы тебя выслушать, — сказал он. — Я думаю, что в тебе есть святость.
— Ты слишком добр ко мне, — сказал Павел.
— Нет, не слишком, — сказал старшему товарищу Никита. — Не только словами убеждаешь ты варваров, но и всей своей жизнью, которая достоинствами своими освящает учение твое.
В ответ Павел отвесил поклон. Казалось бы, такое телодвижение обнаженного человека, находящегося по пояс в воде, должно было показаться смешным. Но почему-то не показалось.
Никита повернулся к Джелаль ад-Дину:
— Верно ли я услышал, что ты зовешься «эс-Стамбули»?
— Верно, — гордо ответил араб.
— Как это странно, — пробормотал Никита. — Может быть, Бог даст мне шанс отомстить за падение Царя Городов.
Он сказал это так, как будто войска халифа взяли Константинополь только вчера, а не задолго до его рождения. Заметив удивление Джелаль ад-Дина, Павел сказал:
— Никита — сын Анны, дочери Льва.
— Вот как? — Джелаль ад-Дин оставался вежлив, но слова Павла ничего для него не значили. — А я — сын Зейнаб, дочери Муина ибн Абд аль-Ваххаба. И что же?
— Да, но при всем моем искреннем уважении к твоему блистательному деду, он никогда не носил титул "Василевс тон Ромайон" — "Император Римлян".
— Тот самый Лев! — ударил себя по лбу Джелаль ад-Дин. Он кивнул Никите: — Твой дед, о почтеннейший, был сам шайтан. Он бился с нами до последнего, и отправил немало храбрых юношей в рай до срока.
Никита насупил темные брови. Его бритая макушка резко контрастировала с густыми бровями и обьемистой бородой, которая покрывала его щеки почти до самых глаз.
— Ты говоришь: «немало». А я бы сказал: "слишком мало".
— Конечно, ты бы это сказал, — согласился Джелаль ад-Дин. — Побей нас Лев, ты бы сам сейчас мог быть римским императором. Но в Константинополе правит Абд ар-Рахман, повелитель верных, а ты — священник на чужбине. На все воля Аллаха.
— Выходит, что так, — сказал Никита. — Но как Лев боролся с вами до последнего, так и я сделаю все, что смогу. Болгары не должны пасть жертвой ваших лживых поверий. Это было бы слишком тяжелым ударом для всего христианского мира. Это положило бы конец всем надеждам на дальнейшее распространение нашей веры.