Острова в океане
Шрифт:
— Чем дальше, тем больше будет неметь, — сказал он. — И вначале это не дает облегчения. Но потом будет легче.
— Скажи мне все самое худшее, что тебе известно, может быть, тогда быстрей онемеет совсем.
— Хорошо, — сказал он. — Как же я люблю тебя, господи.
— И всегда любил, — сказала она. — Ну, говори же.
Он сидел у ее ног и не смотрел на нее. Он смотрел на кота Бойза, который лениво развалился на циновке в солнечном прямоугольнике, падавшем
— Он был сбит зенитным орудием во время разведывательного полета в районе Абвиля.
— Он не выпрыгнул с парашютом?
— Нет. Машина сгорела. Вероятно, его убило сразу.
— Слава богу, — сказала она. — Слава богу, если так.
— Я почти уверен в этом. Он бы успел выпрыгнуть.
— Ты мне правду говоришь? Может быть, парашют сгорел после того, как он выпрыгнул?
— Нет, — солгал он, решив, что на сегодня довольно.
— От кого ты узнал?
Он назвал знакомое имя.
— Тогда это верно, — сказала она. — У меня больше нет сына и у тебя тоже. Надо привыкать к этому. Больше ты ничего не знаешь?
— Нет, — сказал он, стараясь, чтобы это прозвучало как можно правдивей.
— А мы будем жить дальше?
— Именно.
— Чем же?
— Ничем, — сказал он.
— Можно я останусь и буду с тобой?
— Едва ли в этом есть смысл, — сказал он. — Как только немного утихнет, я должен буду уйти в рейс. Ты не из болтливых, и ты умеешь похоронить то, что слышишь от меня. Так вот, похорони это.
— Но я бы могла быть с тобой, пока ты здесь, а потом дожидаться твоего возвращения.
— Не стоит, — сказал он. — Я никогда не знаю, когда мы вернемся, и потом, тебе будет тяжелей без работы. Если хочешь, побудь, пока мы не уйдем в рейс.
— Хорошо, — сказала она. — Я побуду с тобой это время, и никто нам не помешает думать о Томе. И любить друг друга, как только ты скажешь, что можно.
— Эта комната никак не связана с Томом.
— Да. А с кем она связана, тех я самый дух изгоню отсюда.
— Может быть, нам правда поесть чего-нибудь и выпить по стакану вина?
— Бутылку вина, — сказала она. — Он был такой красивый мальчик, Том. И такой забавный, и такой добрый.
— Послушай, из чего ты сделана?
— Из того, что ты любишь, — сказала она. — С примесью стали.
— Не пойму, куда девались все слуги, — сказал Томас Хадсон. — Они, правда, не ждали, что я вернусь сегодня домой. Но кто-то, во всяком случае, должен дежурить у телефона. Сейчас принесу вино. Оно уже, наверно, холодное.
Он откупорил бутылку и налил два стакана. Это было то вино, которое он приберегал для своих
— За нас и за все, чего у нас уже нет, и за все, что у нас будет.
— Было, — сказал он.
— Было, — сказала она. Потом она сказала: — Единственное, чему ты всегда оставался верен, — это хорошему вину.
— Большое достоинство, не правда ли?
— Извини, мне не нужно было упрекать тебя утром, что ты много выпил.
— Ты знаешь, это мне очень помогает. Смешно, а это так.
— Что именно — то, что ты пил, или упреки?
— То, что я пил. Замороженное, в высоких стаканах.
— Возможно. И я впредь воздержусь от замечаний — разве насчет того, что в этом доме очень трудно дождаться какой-нибудь еды.
— Умей терпеть. Сколько раз ты меня этому учила.
— Я терплю, — сказала она. — Только я голодна. Я теперь понимаю, почему люди едят на поминках.
— Ничего, будь циничной, если тебе от этого легче.
— И буду, не беспокойся. Не прикажешь ли извиняться за каждое сказанное слово? Я уже раз извинилась, хватит.
— Слушай, ты, — сказал он. — Я живу с этим на три недели дольше тебя и, должно быть, уже нахожусь в другой стадии.
— Ну конечно, ты всегда в другой стадии, более значительной и интересной. Я тебя знаю. Не пора ли тебе возвращаться к своим шлюхам?
— Может быть, ты все-таки перестанешь?
— Нет. Мне так лучше.
— Кто это написал «Помилуй всех женщин, Мария»?
— Мужчина, конечно, — сказала она. — Какая-то сволочь в брюках.
— Хочешь, я прочитаю тебе эту вещь целиком?
— Нет. И вообще ты мне уже надоел со своим «на три недели дольше» и со всем прочим. Если я нестроевая, а ты занят чем-то настолько секретным, что даже спишь только с кошкой, чтобы не проговориться во сне, это…
— Тебе все еще не ясно, почему мы расстались?
— Расстались потому, что ты мне надоел. Ты всегда любил меня, и не мог не любить, и теперь не можешь.
— Это верно.
Рядом, в столовой, стоял мальчик-слуга и все слышал. Он и прежде не раз становился невольным свидетелем ссор и всегда огорчался этим так, что его даже в пот кидало. Он любил своего хозяина, любил его кошек и собак и с почтительным восхищением относился к красивым женщинам, бывавшим в доме, и, когда они ссорились, ему было невыразимо грустно. А эта женщина красивее всех других, и все равно кабальеро ссорится с ней, и она говорит кабальеро недобрые слова.