Островитяне
Шрифт:
Хани подошла ближе, положила руку мне на плечо. Голос у нее был ласковый, едва ли не покаянный:
— Пошли, Джейк. Пора домой. Нам многое нужно обсудить.
Остаток дня я просидел на крыльце в «Птичьем Гнезде». Мне казалось, что жизнь кончена. Мейсон наверняка злится на меня. Да и Лоуви, наверное, тоже. Я ужасно вел себя при посторонних. И бабушка, разумеется, тоже на меня сердита.
Ее слова «Ты меня очень расстроил» постоянно крутились у меня в голове. Я подвел ее. А значит, и маму с папой
И тут в голове мелькнула мысль.
Остаток дня я подметал парковку и подъездную дорожку. Подстриг ветки и кустарники, цеплявшиеся за машину. Расцарапал руки, обливался потом, но не бросал, пока солнце не начало садиться. Под конец я еще сгреб граблями шишки, иголки и сучки, валявшиеся на дорожке. Небо на западе горело огнем, красным, оранжевым и золотым, — садилось солнце. Я страшно устал, взмок, меня искусали. Посмотрел на окна — идти внутрь мне не хотелось. Но не торчать же на улице вечно. Нужно возвращаться в дом, к Хани. Извиняться перед ней.
Я как раз убирал инструмент, когда Хани окликнула меня сверху, с крыльца:
— Ужинать!
Я вздохнул. И дал себе слово, что съем все, что Хани положит мне на тарелку.
В доме аппетитно пахло теплым чесночным хлебом. И сладким томатным соусом. Хани стояла у раковины и сливала воду с горячих макарон.
— Как ты вовремя, — проворковала она. — Я как раз сварила макароны и вытащила хлеб из духовки. Умывайся! Через минуту ужин будет готов.
— Слушаюсь. — Меня все это очень озадачило.
Я пошел в ванную, вымыл руки и лицо и сел к деревянному столу. Книги с него убрали, на их месте лежали салфетки и приборы. Я выпрямил спину, понимая, что в доме произошли какие-то важные перемены.
Хани принесла две тарелки горячих, вкусно пахнувших макарон, села со мной рядом. На ней были те же брюки и футболка, но волосы она расчесала. Я бросил на еду подозрительный взгляд.
Хани его перехватила.
— Сегодня из города привезли продукты. А еще, — она посмотрела на меня с понимающей улыбкой, — Тесса Симмонс угостила нас чесночным хлебом.
Я выдохнул от облегчения.
Хани, улыбаясь, протянула мне руку.
— Давай поблагодарим.
Я попытался улыбнуться в ответ, вложил свою ладонь в ее. Ладонь была хрупкая, но при этом гладкая, теплая. Хани наклонила голову, начала молиться. Я тоже.
— Благодарим за пищу на столе, за близких рядом с нами, за соединяющую нас любовь. Благослови Эрика. Аминь.
— Аминь.
Я взял вилку, попробовал. Глаза вылезли на лоб, я не выдержал и улыбнулся. Как вкусно! Мы молчали, пока тарелка моя не опустела.
— Как здорово, — сказал я, дожевывая последнюю ложку.
— Я очень рада, что тебе понравилось, Джейк. — Хани утерла губы салфеткой, положила ее рядом с тарелкой, сложила руки на коленях. — Нужно обсудить… сегодняшнее… происшествие.
— Прости, что я на тебя накричал! —
— Спасибо, — откликнулась Хани. — А ты прости меня за то, что я так плохо о тебе заботилась.
— Но ты… — начал было я.
Хани прервала меня, подняв руку:
— Мы с Тессой очень серьезно поговорили. И наш разговор… на многое мне открыл глаза. Я поняла, что пренебрегала не только тобой, но и вообще очень многим. — Она погладила меня по руке. — Когда я днем вернулась домой, то огляделась как следует и вдруг увидела, во что превратилась. В старую улитку, застрявшую в своей раковине.
— Никакая ты не улитка, — возразил я.
— Очень похоже, — сказала она с кривоватой улыбкой.
— Просто ты иногда грустишь, — заметил я.
Лицо Хани смягчилось, а потом она кивнула.
— Почему?
— Ах, Джейк… трудно объяснить. После смерти твоего дедушки я так и не пришла в себя. Сначала страшно по нему тосковала. Мы же пятьдесят лет вместе прожили. Когда он умер, с ним ушла и часть моей души. Исчез смысл жизни. Я почти никуда не выходила. Не видела смысла готовить для себя одной, поддерживать чистоту в доме. Сидела взаперти. Погрузилась в книги.
Я обвел глазами стопки книг — повсюду.
Хани продолжила:
— Я перестала пользоваться паромом, то есть почти никогда не ездила в город за покупками. Плюс почему-то — самой трудно объяснить почему — я чувствовала себя спокойнее, когда холодильник был забит. Вроде как у меня есть все необходимое. — Она рассмеялась, но невесело. — Даже если продукты уже не годились в пищу.
Я вдруг увидел бабушку в совсем другом свете. Она не ленивая, не забывчивая. У нее депрессия.
— То есть тебе было одиноко? — спросил я почти шепотом.
Хани кивнула.
— Нездорово слишком долго жить одному. А когда я узнала, что твой папа ранен, ну… — Она вздохнула, покачала головой. — Просто не выдержала. Вообще перестала что-либо делать.
Я вспомнил мамины слова: «Позаботься о Хани. Ты ей нужен». Теперь они стали мне куда понятнее.
— Я тебя обидела. — Она накрыла мою руку своей. — Прости меня.
— А я обидел тебя. Я не имел права на тебя кричать. Выставил тебя непонятно кем перед миссис Симмонс. Прости меня, Хани.
Она улыбнулась, вгляделась мне в лицо.
— Джейк, родной мой, я же понимаю, как тяжело тебе дались новости о том, что папе ампутировали ногу. Да и мне тоже. Честно говоря, я в душе пока еще так с этим и не смирилась. — Она отпила глоток воды. — Но это не значит, что не настанет день, когда все будет в полном порядке. Просто до него еще надо дожить. И мне, наверное, понадобится помощь. Чтобы навести в доме порядок, разобраться со здоровьем. Я об этом сегодня говорила с Тессой Симмонс. Я знаю, мне многое предстоит сделать. Но если мы оба будем помнить, что Эрик обязательно поправится, будем сохранять бодрость — ради него и ради самих себя, мы обязательно справимся.