Осуждённые грешники
Шрифт:
— Ну, пистолет-то у тебя фальшивый, верно?
Он грубо смеется и опускает голову на подголовник.
— Ах, да. Так и есть.
Он поворачивает руль тыльной стороной ладони, и я понимаю, что мы выезжаем на главную улицу. Разочарование покалывает мою грудь. Иронично, если учесть, что несколько минут назад я вообще не хотела садиться в его машину.
Внезапно ремень безопасности врезается мне в ключицу, и меня бросает вперед. Я ахаю, протягиваю руку к приборной панели и резко поворачиваюсь к Рафаэлю.
—
Но он слишком занят, пялясь в мое окно, чтобы ответить. Его выражение опасное, в резких чертах не осталось ни грамма джентльменства.
— Почему входная дверь в твое здание открыта.
Это не вопрос, и он не ждет ответа. Прошипев что-то безбожное себе под нос, он вытаскивает из-за пояса свой фальшивый пистолет и бросается к двери своей машины.
Я хватаю его за предплечье, и он замирает. Мы оба опускаем взгляд на мои пальцы, выражение его лица становится раздраженным, и я чувствую, как смущение проникает в мое.
Я ерзаю на коже Наппа.
— Расслабься, она всегда открыта.
Его взгляд скользит от моих пальцев к часам на запястье. Я не знаю, почему я все еще ношу их, но я бы солгала, если бы сказала, что это потому, что я забыла их снять. Они теплые, увесистые, и их невозможно не заметить.
— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что она всегда открыта?
— Она открыта, потому что сломана, — он смотрит на меня так, будто я только что назвала его мать шлюхой. — Но все в порядке, дверь моей квартиры закрывается на замок.
— Дверь твоей квартиры закрывается на замок, — насмешливо повторяет он. — Господи... — он берет с центральной консоли свой телефон, и экран освещает ярость, написанную на его лице. Мои пальцы скользят по сухожилиям, сгибающимся и сокращающимся на его предплечье, пока он набирает текст, и внезапно, чувствуя опьянение от осознания того, что этого там быть не должно, я убираю руку.
Он не замечает и вместо этого он бросает свой сотовый в подстаканник и продолжает ехать мимо моей квартиры.
— Ее починят.
Я моргаю.
— Что, прямо сейчас?
Он кивает, едва слушая меня.
— Точно, что я говорю. Ни один слесарь не придет посреди ночи.
От язвительной улыбки ямочки на его щеках становятся глубже. То, как он прикусывает нижнюю губу, похоже на хриплый шепот у моего клитора.
— Это одно из преимуществ быть непристойно, чрезвычайно богатым, Пенелопа.
Что ж, вот оно. Мы снова возвращаемся к самодовольным ухмылкам и остроумным ответам, и хотя я закатываю глаза, втайне испытываю облегчение оттого, что у меня под ногами более безопасная почва.
Я прислоняюсь головой к окну.
— Что ж, спасибо, я полагаю. Ты можешь просто высадить меня у закусочной, и я подожду, пока ее починят.
Он смотрит на время
— Ты голодна?
Я всегда хочу есть.
— Немного.
Лениво пожав плечами, он снова крутит руль, сворачивает на улицу и бессистемно паркуется на тротуаре у закусочной.
— Почти уверена, что это не место для парковки, — бормочу я себе под нос, вызывая мрачную ухмылку на губах Рафаэля.
Желтое сияние закусочной просачивается сквозь дождь на лобовое стекло, а впереди нас ждет безопасность в виде соленой картошки фри и сладких молочных коктейлей.
Я открываю дверь, и, к сожалению, Рафаэль тоже распахивает свою.
Мои плечи напрягаются.
— Ты собираешься войти?
— Нет, я просто посижу здесь и поиграю со своими яйцами.
Его дверь захлопывается за ним, и через несколько секунд он появляется в раме моей, одетый в свой пиджак. Он упирается ладонями в крышу машины и наклоняется с полуприкрытыми от нетерпения веками.
— У меня нет всей ночи напролет, Пенелопа.
Ну что ж.
В закусочной над моей головой раздается звонок над дверью, и тепло овевает мое лицо. Стоя на входном коврике, я щурюсь от яркого света ламп — они резко контрастируют с темнотой, окутавшей меня снаружи.
Говоря о темноте: влажная грудь Рафаэля прижимается к моему затылку, когда он заходит мне за спину. Его губы касаются мочки моего уха и наполняют его горячим требованием.
— Двигайся.
Я со вздохом вхожу в закусочную и хлюпаю по клетчатой плитке. Пара глаз следят за мной, но только до определенного момента, затем они останавливаются на джентльмене ростом сто девяносто три сантиметра, темнеющем в дверном проеме.
Взгляд через плечо подтверждает, что он никогда в жизни не переступал порог этой закусочной. Да и вообще, наверное, ни в одно заведении, где подают еду на пластиковом подносе. Он стоит на коврике, засунув руки в карманы, осматривая свое новое окружение с плохо скрываемым весельем.
Блондинка проскальзывает за стойку и смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
— Привет! Я Либби, и сегодня я буду вашим официантом, — она обращается ко мне, но угол ее тела привязан к мудаку у меня за плечом. — Вы будете кушать здесь или на вынос?
— Мы будем здесь...
Мягкое требование Рафаэля отметает мой ответ.
— На вынос.
Мою челюсть сводит от раздражения, а в груди поселяется ужас. Есть в ресторане... безопаснее. Яркий свет, люди и камеры снижают вероятность того, что произойдет что-то плохое. Инстинкт и чувство самосохранения подсказывают мне, что я не должна исчезать в темноте вместе с Рафаэлем Висконти, даже если нервное возбуждение, бурлящее внутри меня, говорит об обратном.