Освобождение Келли и Кайдена
Шрифт:
– Это было недавно. Кажется, вы думали, что я в наушниках слушаю музыку, но я пыталась выбрать песню и поймала фрагмент разговора... о парне, который сделал это с тобой, – сказав это, она вздрагивает, и хотя я уже привыкла говорить обо всем вслух, сама тоже дрожу.
– Да... – и я снова не знаю, что сказать.
– Прости, – быстро говорит она. – Уверена, ты спрашиваешь себя, к чему я веду, и дело в том... ну, дело в том, что ты сказала, будто чувствуешь себя намного лучше с тех пор, как рассказала родителям. А я подумала... – ее глаза
– Сказала родителям о том, что меня... изнасиловали? – произносить вслух заветное слово все еще сложно, хотя я уже давно перестала скрывать случившееся.
Она снова вздрагивает.
– Да... именно, – она поднимает на меня глаза, и хотя ничего не говорит, я внезапно понимаю, по какой причине Харпер задает этот вопрос. И знаю, откуда взялся взгляд полный боли, которую она скрывает, потому что и сама делала это годами.
Я не уверена, стоит ли спрашивать, изнасиловали ли ее. Такие вопросы коварны, и заставлять людей рассказывать правду о подобном тоже надо с умом. Я знаю, потому что целых семь лет носила эту тяжесть внутри себя, боялась ее озвучить, боялась того, что подумают люди, и, если уж говорить прямо, Калеба я боялась тоже.
– Ты не обязана мне рассказывать, если не хочешь, – торопливо говорит Харпер. Сейчас она кажется мне совершенно другим человеком, уязвимым, напуганным.
– Нет, все в порядке, – я расправляю плечи, чтобы казаться более уверенной. – Когда пришлось рассказать об этом родителям, я просто заставила их сесть и сказала. Нет правильного способа, нужно просто сделать это. Хотя, кажется, самое трудное – решиться и пройти весь путь до конца.
– Ты пыталась это сделать? – спрашивает она. – Ну, набраться храбрости, чтобы рассказать кому-нибудь.
Я делаю медленный вдох, чтобы сдержать эмоции и не сойти с ума.
– Да. Это заняло целых семь лет.
Ее глаза расширяются.
– Сколько тебе было, когда это произошло?
– Двенадцать.
– Иисусе, Келли, это же ужасно.
– Да, это правда, но я пытаюсь двигаться дальше, – я делаю паузу, правильный ли то момент задать вопрос? Но затем понимаю, что такового может и не быть, нужно просто сделать. – А тебе сколько было?
Она вздыхает, ее плечи резко опадают.
– Настолько очевидно, почему я тебя об этом расспрашиваю?
– Это могло бы быть для кого-то другого, но, судя по выражению лица, ты прошла через все сама.
– И что у меня на лице?
– Страх... боль.
Мы понимающе переглядываемся. Я всегда знала, что случившееся со мной – не единичный случай, есть и другие, но никогда не обсуждала с другими свой опыт исцеления.
– Это и я чувствую, – тихо говорит она, а в глазах стоят слезы. – Хотя и ненавижу их. Каждый думает, что я счастлива, такой я стараюсь казаться, но я не так безмятежна, как выгляжу.
– Все решили, что я сошла с ума, – говорю я. – Тогда я обрезала волосы ножницами и перестала разговаривать.
Она награждает
– Келли, это так ужасно.
– Как и попытки всегда казаться счастливой, – говорю я. – Каждый заслуживает быть собой и чувствовать себя при этом комфортно.
Она согласно кивает.
– Да, но моя история не настолько печальна. Мне было четырнадцать, я была старше.
– Это не делает ситуацию лучше, – я поднимаюсь с кровати и пересекаю комнату, чтобы сесть рядом с Харпер. Мои ноги точно ватные. – Изнасилование – в любом случае ужасная вещь, и тебе нужно об этом поговорить.
– Не думаю, что смогу рассказать маме, – она хмурится, и я догадываюсь, что это был, должно быть, кто-то, кто живет с ней под одной крышей.
– А брату или сестре? – предлагаю я.
Она лишь качает головой.
– Никого нет.
– А отцу?
Выражение ее лица становится более твердым, а ладони сжимаются в кулаки.
– Я не разговариваю с отчимом.
Итак, я почти уверена в том, кто изнасиловал Харпер, но давить не хочу, не хочу делать предположения, потому что она на грани срыва, а я могу ошибиться.
– А как насчет других родственников или психотерапевта?
Она несколько долгих минут пытается осознать то, что я ей сказала.
– Ты общалась с психотерапевтом? Ну, я слышала, как вы с Сетом разговаривали об этом в начале года.
– Да, я закончила курс пару месяцев назад. Могу дать ее номер. Она очень хороший врач, имеющий опыт в подобных случаях и разбирающийся в них.
– Хорошо, а можно мне ее номер?
Кивнув, я достаю из кармана телефон и пересылаю Харпер контактную информацию своего терапевта.
– Позвони ей сегодня, пока можешь об этом говорить.
– Но я ведь почти ничего и не сказала, – произносит она, разочарованно вздыхая. – Ничего.
– Это не так, – я убираю телефон. – То, что ты вообще заговорила в этом сегодня, – большой, огромный шаг вперед.
Ее губы чуточку изгибаются, кажется, она пытается улыбнуться мне по-настоящему. И я понимаю, что никогда прежде не видела ее искренней улыбки.
– Да, я ей позвоню, но не могу предсказать, что случится, когда надо будет идти на сеанс, – говорит она. – Я и раньше пыталась набраться смелости на этот шаг. Но единственный раз, когда решилась рассказать – после того, как услышала ваш разговор с Сетом. Я подумала, что ты бы могла... – она начинает теребить браслет на руке. – Понять.
– И многие поймут, – я замолкаю, пытаюсь понять, чем еще можно помочь человеку, который борется с тем же, с чем и я была вынуждена. Одна лишь мысль об этом заставляет меня хотеть найти всех людей с нашей общей проблемой и сказать им, что все будет хорошо. Но я не знаю, как это сделать, только понимаю, что должна. – Если хочешь, я могу пойти с тобой.
– Правда?
Кажется, она приободрилась. Выглядит действительно счастливой.
Я киваю.
– Конечно.
Похоже, ей полегчало.