От А до Я. Избранные рассказы русских писателей
Шрифт:
– Не знаешь ты нашей сестры! Больше дают, следственно и риску больше потерять. Контора лопнет. Я, вон, малость получаю со своих, зато выигрыш! Беспременно и у барышни не один десяток есть таких же. Она Петеньку своего обогатить желает.
С этим доводом Епифан согласился.
И вдруг разговор у них точно обрезало. Они замолчали и поглядели друг на друга.
«Вон ты какой дошлый у меня!» – подумала Устинья, и жуткое чувство долго еще не проходило у нее.
VIII
Старая барышня
Епифан должен был спать в передней. Он так и делал, с вечера, но после полуночи перебирался в другую половину квартиры. Не укрылось это от «колченогой». Устинья подавала ей бульон с яйцом – любимое кушанье, она по-своему перевела губами и сказала ей с ударением:
– Шаги я мужские слышу поздно ночью через коридор. Пожалуйста, чтобы этого вперед не было!
Устинья промолчала, только ее в краску ударило.
Вечером, за чаем, она пожаловалась на барышню и передала Епифану ее запрет.
– По-другому делать будем, – сказал он спокойно, но в глазах у него блеснуло.
Они стали разговаривать еще тише, так что их через перегородку и то вряд ли бы кто услыхал.
– Да, – говорил Епифан, и каждое его слово точно отдавалось у нее в груди, – вот такая старушенция. Всю ее скрючило, ни на какое она дело негодна, только себе и людям в тягость – и все перед ней прыгают из-за ее капитала.
– И не подохнет в скорости! – уже с положительной злостью отозвалась Устинья. – Этакие-то живучи!
– А деньжища-то куда пойдут? Мальчику… Кто еще знает, что из него прок выйдет? Хоша бы и не злой человек оказался, не распутный, а все же барчонок, балованный, станет себе купончики отрезывать да в сладкое житье всаживать.
– Известное дело, – подтвердила Устинья, и так нестерпимо ей сделалось досадно на эту старую «девку», которая от бессонниц вздумала наблюдать за тем, всю ли ночь Епифан спит в передней…
– А как вы, Устинья Наумовна, – полушутливо начал Епифан, – полагаете: большой грех был бы вот такую колченогую достояния ее решить, хоша бы и совершенно против ее желания?
Устинья громко рассмеялась. Вопрос свой Епифан задал с тихой, язвительной усмешкой, и глаза его досказывали то, что она и сама способна была устроить этой Евгении Сильвестровне.
– Решишь! – выговорила она и весело тряхнула головой. – После дождичка в четверг!
– Все дело рук человеческих, – проронил он и начал, дуть на блюдечко. Кусочек сахара звонко щелкнул у него на крепких и белых зубах.
Такому обороту разговора Устинья, в этот вечер, вполне сочувствовала. Да и что за грех поболтать о том, как бы следовало девулю обчистить «что твою луковку» и разделить ее деньжища тем, кто настоящую цену им знает?
– Ведь ты подумай, Епифаша, – мечтала вслух Устинья, – на худой конец, у нее таких билетов, как у меня – двадцать штук найдется… А то и больше.
– Двадцать штук – не больно еще какая уйма денег, – остановил ее Епифан, слегка
– То-то и есть! – разгоралась Устинья. – Кладем-ин двадцать штук… Подержи их в одних руках десять лет, а то и больше – беспременно выигрыши будут… Сколько облагодетельствовать можно стоящего народу!
– В умелы-их руках, – тягуче выговаривал Епифан, – каких-каких афер, каких оборотов!..
Слово «афера» и он стал употреблять. Но в пустые мечтания у него не было охоты вдаваться. В ту же ночь, когда и «девуля» заснула, он босиком пробрался по коридорчику, мимо двери ее спальни, побеседовать с Устиньей.
Ему не спалось, и он стал шепотом настраивать Устинью уже в другом духе. И с нее сон быстро слетел, когда она заслышала в его шепоте звуки совсем уже не похожие на те, какими они, полушутя, полусерьезно, перебирали вопрос о «кубышке» старой барышни.
Он точно гвоздем вбивал ей в голову свои соображения и не просил, а всякие давал ей «резоны». Ни одного слова не обронил он зря, на ветер. Сотни раз перебрал он в умной «башке» и перекидывал так и этак подробности своего плана.
И план встал перед Устиньей во всей своей исполнимости. До переезда барышни с мальчиком на дачу оставалось уже всего дней десять-двенадцать. В этот промежуток и надо было все «произвести».
У нее ни разу, слушая его, не соскочил с губ возглас: «Епифан! Да ты и вправду?» Она прекрасно понимала, что все это «вправду». Чего же им ждать лучшей оказии? Сразу судьба их вознесется до самого верхнего края. Какие у них деньжонки, если бы они стали и вместе проживать, здесь ли, в Москве, или в губернии? «Паршивенькая» тыщенка рублей!.. И все-таки он, Епифан, не уйдет от своего крестьянства. И жена, и все прочее. На казну они, что ли, посягают, или вот как кассиры всякие, заправители банков, общественное достояние расхищать будут? Колченогая старая девка собирается обогатить барчат, а они и от родителей будут достаточно наделены. Можно ли приравнять этих барчат к ним обоим, трудовым людям? Даже и разговаривать-то об этом стыдно! А потом не след и жаловаться, коли такую оказию пропустить из-за одного своего малодушия.
Все реже переводила дух Устинья. В голове ее поднимался один вопрос за другим: как же «произвести?» А шепот Епифана продолжался, ровный, без учащения, показывающий, как он владел собой, как он приготовлен – хоть сию минуту приступай к делу.
Барышне надо выказать покорность, поласковее с ней заговаривать, а к тому дню, какой он назначит, она должна – в чем там удобнее найдет – в жидкой ли, в твердой ли пище, подсудобить и колченогой, и барчуку, снотворного снадобья. Оно у него готово. А за остальное он берется. Шкафчик в стене, положим, железный, но дверка не может быть через меру толста: он, известно, справится один, без товарища. В таких делах всякий лишний участник – пагуба. Хотя бы пришлось проработать и всю ночь, до рассвета – вскроет шкафчик.