От альфы до омеги
Шрифт:
И тут Мариэлла оборвала:
— Этого хватит. Меня больше интересуют мимика и жесты, а не фактическая составляющая и, собственно, слова. Впрочем, дополнение довольно удачное.
Ирис выпрямилась. Плечи ее замерли, руки опустились, взгляд застыл.
— Неплохо. Но в следующий раз побольше красок. Безобразные сцены людям по душе. А вы слишком уж заботитесь о своем прекрасном личике, — она усмехнулась. Омеги высоких разрядов стремились держаться как люди даже среди себе подобных — так их воспитывал Центр.
— Завершающий аккорд, — кивнула Мариэлла, выкладывая на стол обыкновенный кухонный нож. — Ирис, будьте добры...
Она
— Убейте госпожу Октавию.
Ужас чуть не сбил Ирис с ног. Сердце лиловой проверщицы забухало так, что уловить его стук можно было даже не прислушиваясь. Но Ирис не шевельнулась, даже не моргнула и в сторону госпожи Октавии не глянула, а только протянула руку за ножом. Свод правил, которые составлял сам Сенат, предписывал ясно и просто: приказы вышестоящих выполнять беспрекословно.
— Довольно!
Совершенно белая, госпожа Октавия подскочила, и стул ударился о доску.
— Что за шутки такие? — возмущенным, страшным голосом выкрикнула она. — Такие упражнения кажутся вам остроумными? Вы же прекрасно помните, кто вас посадил на это место! Но я… — взглянув на Ирис, она вдруг начала заикаться и растеряла весь свой апломб. — Я… Так уж и быть. Я поставлю вашему классу высший балл! Только не думайте, что я не доложу Сенату о составе ваших… экспериментов…
Она попятилась и, неуклюже подвернув ногу, быстро зашагала к двери.
— Мою программу обучения одобряет сам Сенат, — развела руками Мариэлла. Ее глаза все так же смеялись.
Госпожа Октавия быстро обернулась, будто хотела еще что-то сказать, но передумала. Изжеванную ручку она обронила по пути и выкатилась дутым лиловым шаром из аудитории. Дверь за ней плотоядно клацнула. Госпожа Октавия прекрасно знала о том, как функционируют омеги, и Ирис это тоже понимала.
Мариэлла обернулась к классу:
— На сегодня вы свободны.
Потом посмотрела на Ирис.
— Отлично справились. Но стоит поработать над сочетаниями. Вы хорошо заучили отдельные эмоции, но для полноты картины вам нужны полутона. И не путайте неприязнь с отвращением. Это разные вещи.
Ирис кивнула. Омеги с шумом поднимались, двигали стулья, складывали голографические экраны, переговаривались, а некоторые даже смеялись. Урок никого не взволновал — конечно же. Ирис поднялась за своей сумкой, убрала голографический экран и покорно двинулась за остальными. Мерно стуча каблуками форменных туфелек, она вышла из аудитории и, не выбиваясь из толпы, зашагала к лестницам. Из классов выходили другие омеги, и говорливая разномастная толпа заполнила коридор.
Малыши, которые едва учились ходить, говорить и пользоваться своим телом, как полагается человеку, неуклюже ковыляли, засматривались на все вокруг, отставали друг от друга, но не терялись: гео-чип у самых маленьких работал с дополнительной программой, которая подсказывала им, куда идти. Девочки постарше, лет десяти, уже вовсю болтали друг с другом и даже тренировали «человеческую» дружбу — держались за руки, шептались и делились ответами на домашние задания, но разряды у них варьировались очень сильно. На способность к обучению эмоциональная степень влияла мало, так что в одном классе могли учиться и тройки, и пятерки, и даже шестерки. Старших было легко вычислить по улыбкам: смеяться и шутить им позволял разряд. Ирис, даже несмотря на свою отсталую степень, тоже относилась к старшим: до выпуска ей оставалось
Только вот ее сейчас смеяться не тянуло. Да и не с кем: компании она предпочитала одиночество.
Ирис спустилась на первый этаж, миновала тонущую в голосах столовую, где раздавали энергетические смеси, и толкнула дверь женского туалета. Внутри вспыхнул свет: значит, никого. Она выбрала дальнюю кабинку, повесила сумку на крючок, аккуратно притворила за собой дверцу, и автоматический замок тут же щелкнул.
А потом Ирис открыла рот и зашлась в беззвучном крике.
Она всегда сюда ходила, в этот дальний туалет за вечно громыхающей столовой. Даже закричи она в голос, здесь ее никто не услышит. Но она предпочитала перестраховаться.
Почти всем своим синтетическим телом Ирис ощущала одно-единственное желание: разорваться на части. И хотя омеги не умеют страдать, сейчас ее системы работали на таком пределе, что все ее существо каким-то непостижимым для нее образом рвалось наружу, через каждую пору, через каждый миллиметр ее кожи, искусно скопированной с человеческих образцов, и было в этом нечто конечное, непреодолимое, неохватное для сознания омеги, выверенного по цифрам.
Ирис убила это разнесчастное крошечное существо, собственными руками. Она свернула ему голову, и его шейные позвонки неаппетитно хрустнули. Почти как ее собственные, когда ударила Мариэлла, но она-то жива, а кролик — нет. Все закончилась до нелепости быстро и просто, и от этого кружилась голова. По крайней мере, у госпожи Октавии. А еще госпожа Октавия испытывала отвращение, омерзение, ужас, гнев, сочувствие и жгучее чувство печали по беззащитному бедняге, который и вправду никакого зла не совершил и не собирался. Ни за что. Ирис его убила ни за что. Просто потому, что Мариэлла ей приказала.
А потом она велела убить госпожу Октавия, и не выскочи та из аудитории, словно ошпаренная, Ирис непременно бы исполнила приказ. Ведь чувствовать омегам не полагается.
Омеги, правда, могут задавать простые и логичные вопросы. Например, зачем убивать толстушку-проверщицу? Зачем сворачивать голову кролику? Зачем эти представления, когда каждого из воспитуемых можно прогнать через машину и проверить, кто чего стоит?
Но машины работали без устали: на ошибки проверяли каждую неделю. Еще был механик-прим, который занимался удалением прогнозируемых погрешностей. И, конечно, Человек-Без-Имени. Простенькие программы сканеров, которые использовали в Центре, Ирис научилась обходить без труда, а что изучает Человек-Без-Имени, она пока так и не поняла. Он только некрасиво улыбался и после диагностики неизменно отпускал ее без лишних слов.
Дело было не в программах и их ошибках. Госпожа Октавия приносила свой блокнот не для того, чтобы проверить. Она должна была поверить. По-человечески. Посмотреть на свеженькую партию старших омег, и поверить в то, что они хороши, что они подойдут. Ирис эту странную мысль — вернее, образ — подслушала у госпожи Октавии, но так ее до конца и не поняла. Впрочем, сейчас, в тесной белой кабинке туалета это было совершенно неважно.
Теперь Ирис осознавала одну очень важную вещь. На выпускном экзамене никаких шуток не будет. Чтобы получить десятку и выйти из Центра в настоящий мир, Ирис придется сделать то, чего никогда не захочет сделать человек. То, что раз и навсегда отчертит ее, сильную омегу, от альфы, слабого человека.