От Баха до Шостаковича
Шрифт:
Бах отличался глубоким смирением и никогда не думал о себе высоко. Своим главным положительным качеством он считал трудолюбие. На вопрос о том, как он достиг такого совершенства в искусстве, Бах скромно отвечал: «Мне пришлось быть прилежным. Кто будет столь же прилежен, достигнет того же». Бах всегда считал себя учеником, а не учителем. В детстве и юности он при свете свечи, втайне от воспитателей, переписывал партитуры старых немецких мастеров; ходил пешком за много верст слушать игру знаменитого органиста Дитриха Букстехуде. Но и в зрелом возрасте он не переставал переписывать музыку Палестрины, Фрескобальди, Телемана, делал переложения музыки Вивальди и других итальянских композиторов, у которых в течение всей жизни смиренно учился композиторскому мастерству. Знаменитый концерт Баха для четырех фортепиано – не что иное, как переложение
Бах был не просто глубоко верующим лютеранином, но и богословом, хорошо разбиравшимся в религиозных вопросах. Его библиотека включала полное собрание сочинений Лютера, а также такие произведения, как «Истинное христианство» Арндта – книгу, которую в России XVIII века читали святители Димитрий Ростовский и Тихон Задонский.
Личный религиозный опыт Баха нашел воплощение во всех его произведениях, которые, подобно иконам, отражают реальность человеческой жизни, но являют ее в просветленном и преображенном виде. «Для Баха искусство – это религия, – пишет Швейцер. – Он изображает не душевные переживания, как Бетховен в своих сонатах, не борьбу и стремление к цели, но ту реальность бытия, которую воспринимает дух, осознающий себя превыше жизни и потому переживающий самые противоречивые чувства – и безграничную скорбь, и безудержную радость – в одном и том же возвышенном состоянии… Кто хоть раз почувствует это удивительное успокоение, тот познает загадочный дух, который здесь прославляет свое миросозерцание на тайном языке звуков; он будет благодарен Баху как одному из величайших гениев, примиряющих человека с жизнью и дарующих ему покой».
О лютеранстве Баха и его времени можно было бы сказать многое, но главное, мне кажется, заключается в следующем. Многие современные православные и католики привыкли думать о себе как носителях церковной Традиции (с большой буквы), а о лютеранах и прочих протестантах – как о представителях либерального, облегченного, полуцерковного христианства. В эпоху Баха дело обстояло совсем не так. Лютеранство исторически возникло как реакция на те недостатки средневековой Католической церкви, которые воспринимались как искажение первоначальной чистоты, строгости и ясности христианской веры и церковной практики. Главным стремлением лютеран было возвратить христианство к тому, что они считали изначальной Традицией, восходящей к первым векам христианства. По многим причинам сделать это им не удалось. Но была огромная тяга к традиционному христианству, к истинному христианству, к тому христианству, которое, как считал Лютер и его последователи, было утрачено в средневековом католичестве. И лютеране создали свою традицию, которой строго придерживались на протяжении нескольких веков.
Лукас Кранах Старший. Портрет Мартина Лютера. 1528
Один известный современный богослов, на склоне лет обратившийся из лютеранства в православие, в своей книге «Бах как богослов» высказал мнение о том, что, если бы все поэтические сочинения Лютера были почему-либо сегодня утрачены, их без труда можно было бы восстановить по баховским партитурам. Действительно, Бах положил на музыку большинство церковных гимнов Лютера. Именно эти гимны легли в основу той церковной традиции, которую с таким усердием созидали лютеране времен Баха. И сам Бах был частью этого созидательного процесса.
Во времена Баха мир уже начал двигаться к той пропасти революционного хаоса, который в период с конца XVIII по начало XX века охватит всю Европу. Младшим современником Баха был Вольтер, гуманист и деист, провозвестник идей Просвещения. Сорок лет спустя после смерти Баха грянула Французская революция, ставшая первой в ряду кровавых переворотов, совершенных во имя «прав человека» и унесших миллионы человеческих жизней. И все это делалось ради человека, вновь, как и в дохристианские, языческие времена провозглашенного «мерой всех вещей». А о Боге как Творце и Господине вселенной стали забывать. В век революций люди повторили ошибки своих древних предков и начали возводить вавилонские башни – одну за другой. А они – одна за другой – падали и погребали своих строителей под своими обломками.
Бах жил вне этого процесса, потому что вся его жизнь
Как и всякий пророк, в своем отечестве и в свое время Бах не был по-настоящему оценен. Его, конечно, знали как великолепного органиста, но никто не сознавал его гигантского композиторского масштаба. Тогда по всей Германии гремела слава Карла Филиппа Телемана – композитора, чье имя теперь мало кому известно. Генделем же тогда восхищалась вся Европа.
Последнее произведение Баха, «Искусство фуги», стало его завещанием. Он сочинил одну очень простую музыкальную тему, и она легла в основу целого сборника полифонических пьес, в которых эта тема проходит в самых разных вариантах, модифицируясь, преобразуясь и преображаясь, звуча то в обращении, то в увеличении; затем к ней добавляются другие темы. Последняя фуга из этого сборника является тройной: она включает экспозиции трех разнохарактерных тем, которые в разработке должны сойтись вместе. Именно в тот момент, когда эти темы сходятся, композитор умер, и его последняя фуга так и осталась неоконченной.
После смерти Бах был почти сразу и почти полностью забыт. Изданное посмертно «Искусство фуги» оказалось невостребованным: сыну Баха, Карлу Филиппу Эммануэлю, не удалось распродать более тридцати экземпляров; в конце концов пришлось пустить с молотка матрицы этого издания, чтобы хотя бы частично покрыть понесенные расходы.
В XVIII веке именно Эммануэль Бах считался великим композитором, о сочинениях же его отца – Иоганна Себастьяна – знали лишь немногие. Рассказывают, что однажды Моцарт оказался в церкви Святого Фомы в Лейпциге во время исполнения мотетов Баха. Услышав лишь несколько тактов баховской музыки, он воскликнул: «Что это?» и весь обратился в слух. По окончании исполнения он потребовал, чтобы ему показали все имевшиеся в наличии партитуры Баха. Партитур не было, но нашлись голоса. И вот Моцарт, разложив голоса на руках, на коленях, на стульях, начал просматривать их и не встал, пока не закончил чтение. Влияние Баха, безусловно, сказалось на самом глубоком произведении Моцарта – «Реквиеме». Впрочем, Моцарт был одним из немногих исключений: большинству же музыкантов второй половины XVIII столетия творчество Баха было неинтересно.
Последняя страница рукописи «Искусства фуги» Иоганна Себастьяна Баха, где рукой его сына написано: «При работе над этой фугой, где имя BACH введено в контрапункт, композитор скончался»
Карл Филипп Эммануэль Бах, гравюра. XVIII в.
Возрождение интереса к Баху в XIX веке связано прежде всего с Феликсом Мендельсоном. Когда под руководством двадцатилетнего Мендельсона в 1829 году хор из 400 человек в сопровождении оркестра исполнил в Лейпциге «Страсти по Матфею», это стало настоящим триумфом, началом возрождения к жизни музыки величайшего из композиторов, которых когда-либо знала история.
С тех пор о Бахе больше уже не забывали, и слава его с годами только росла. Все великие композиторы после Мендельсона, включая Бетховена и Шумана, Брамса и Рахманинова, Шостаковича и Шнитке, обращались к Баху как неиссякаемому источнику музыкального и духовного вдохновения. И если в «галантном» XVIII веке музыка Баха вышла из моды, потому что стала казаться скучной и устаревшей, то и в XIX, и в XX, и ныне, в XXI веке, музыка Баха как никогда современна.
Бах с его глубиной и трагизмом особенно близок человеку нашего времени, прошедшему через весь ужас и все потрясения XX столетия и окончательно потерявшему веру во все гуманистические попытки преобразить мир без Бога. Человечеству понадобилось несколько веков, чтобы осознать то, что Бах сознавал всем своим существом: нет и не может быть на земле истинного счастья, кроме одного – служить Богу и воспевать славу Божию.