От/чёт
Шрифт:
Не знаю, огорчу ли я вас этим своим заявлением, но должен вам сказать, что люди в большинстве своем не любят думать. То, что принято называть этим словом, состоит отчасти из воспоминаний, отчасти из повторения кем-то когда-то сказанного. Думать — это значит самостоятельно, руководствуясь при этом только полученной информацией и осознанно выбранным методом ее анализа, делать выводы. Это очень трудно. И долго. И мучительно, поскольку информация, которой мы обладаем, всегда недостаточна, а наши методы се обработки убоги. Вспомните, когда вы сами думали последний раз. Но только не считайте при этом, что возникающие время от времени в голове словосочетания вроде «Я думаю, что погода сегодня будет хорошая» или «Я думаю, что этот преподаватель городит чушь», можно хотя бы приблизительно именовать конечным или даже промежуточным результатом обдумывания
Именно об злом писал Сенека во второй книге «Писем»: «Среди причин наших бедствий — то, что мы живем по примерам и не умозаключаем с помощью разума, но следуем обычаю». Суждения позволяют нам следовать обычаю, не задумываясь и не анализируя. Априорные по своей природе, они служат для артикуляции чувств и побуждений (причем артикуляция может быть нужна как для выражения, так и для сокрытия этих самых чувств и побуждений). Вера — опора суждений, она дает им твердую почву, уверенность в своей правоте. Мышление же предполагает видение, учет и сопоставление максимально возможного количества вариантов происходящего, то есть, проще говоря, со-мнение.
Представьте себе шахматную партию, в которой каждой фигуре, от пешки до короля, будет предоставлено право самостоятельно ходить по доске. И решать: вправо ходить или влево и на сколько клеточек, а также ходить ли вообще. И более того, самостоятельно определять: оставаться на этой доске или покинуть ее. У многих фигур нашлись бы силы, знания, умения продолжать партию?
А теперь представьте, что вы сами попали на шахматную доску. Каждый поступок из тех, что вы совершаете, — это ход. Те поступки, которые вы совершали ранее «автоматически», вам теперь надо сначала тщательно и со всех сторон обдумать, иначе будет проиграна вся партия, потерпите поражение вы лично и все те, кто «одного цвета» с вами, то есть ваши близкие, коллеги, друзья и знакомые. (Напомню, «обдумать» — значит сначала убедиться в том, какой информацией о целесообразности этого поступка и его возможных последствиях вы располагаете. Потом выбрать методику анализа этой информации, потом сопоставить различные варианты этого поступка, желательно в соотнесении с общей жизненной стратегией и жизненными стратегиями тех человеческих существ, которых этот поступок затрагивает.) Вы увидите, что чем больше человек думает, тем больше сомневается. Чем больше сомневается, тем меньше действует. Не зря в восточных культурах — от Индии до Китая — недеяние становится смыслом жизни (мудреца), примиряя знание и веру.
В западной культуре отсутствие действия приводит к поражению человека как личности, к лузерству, то есть к страданию, если лузерство не является избранной жизненной стратегией. Но и в лузерстве есть свои удачники и неудачники, довольные жизнью и сомневающиеся. Избежать страдания в любой жизненной позиции можно только одним способом — действием, направленным на выполнение какой угодно жизненной стратегии, от олигарха до бомжа, от поп-звезды до монаха, поскольку единственная потребность человека состоит в самооправдании — убежденности в правильности своих поступков. Внешними признаками такой правоты становятся любовь ближних, успех, слава — то, к чему стремятся все. По-разному, но все. Мягким вариантом таких стремлений я бы назвал принцип «All you need is love». Жестким: «Мы все глядим в Наполеоны / Двуногих тварей миллионы, / Для нас орудие одно». Внутренним признаком правоты жизненной стратегии может служить только вера в то, что она, эта жизненная стратегии, соответствует надличностным, надчеловеческим установлениям мира. Как говорится в одной рекламе: «Все правильно сделал».
Но чтобы проводить в жизнь хоть какую-то стратегию, нужно поступать, то есть отказываться от всех возможных вариантов в пользу одного-единственного. Любой поступок любого человека означает безвременную (или своевременную) смерть бесчисленного количества событий, которые могли быть вызваны в ближайшем или отдаленном времени каждым несовершившимся поступком в сочетании с такими же несовершившимися поступками других людей. Таким образом, каждый человек в отдельности и все люди вместе являются убийцами будущего во всем многообразии его вариантов ради одного-единственного. Если что и спасает людей от постоянного и обязательного чувства вины — это убежденность в том, что они являются лишь исполнителями повелений некой высшей
Итак, я хотел бы сказать, что не вижу абсолютности в религиозных установлениях. Но я вижу в них настоятельную потребность. Вера дает человеку основание для деятельности и самоутверждения. Структурированная сумма личных вер — религия — создает точку отсчета для создания сетки ценностных координат и тем самым позволяет формировать человеческие единства.
Ответ на вопрос смял план вводной лекции. Ну и Бог с ним, с планом. По крайней мере я сам получил повод немного подумать, а то, задавая свои риторические вопросы, осознал, что не помню, когда ЭТО со мной было в последний раз. И потом, сколько можно начинать лекцию одной и той же шуткой: «3а последние сто лет о науке накопилось пятьсот определений культуры. Сейчас вы их все запишете. Первое…» Или «…но на экзамене вам понадобятся только сто тридцать семь из них». Или «…сейчас мы пригласим к кафедре вот эту девушку, и она достанет нам из мешка то определение, которое мы и будем считать правильным».
ПЯТНИЦА. ДЕНЬ И ВЕЧЕР
После занятий я заглянул на кафедру узнать, что ожидает нас в текущем семестре. Лаборантка Маша, тоненькое существо, своими острыми локотками и брекетами до крайности похожее на сверчка, сидела скукожившись за столом, вся в слезах. Оказывается, наш кафедральный компьютер ночью умыкнули неизвестные злоумышленники, причем здоровенные лбы из охраны ничего не видели. Машу теперь обвиняют в том, что она не закрыла дверь кафедры на ключ, и собираются то ли уволить, то ли взыскать с нее стоимость компьютера. Я ее успокоил как мог, сказав, что проректор по хозчасти у нас — бывший полковник, ему главное — правильно отреагировать на происшествие, то есть устроить разнос всем подчиненным по нисходящей. И Маша не последняя, есть еще уборщица. Атак он человек не злой, спишет компьютер за милую душу. Вуз у нас богатый, как-нибудь новый агрегат осилит.
В отделе рукописей «Безымянки» моя однокурсница Нина (а с поправкой на двадцать лет и двадцать килограмм — Нина Васильевна) приготовила мне заказанную папку с бумагами. Значительная часть из них — машинописный вариант статьи или брошюры, видимо, самого Романыча, с карандашными пометками в ней. Но были там и рукописные материалы. Я пробежался по страницам — нумерация оказалась не сплошной. Не хватало листов 17–25, 33–34, 52–61. Не было и положенного списка документов. Нина сказала, что папку эту лет пятьдесят никто не брал. Скорее всего во время одной из инвентаризаций часть бумаг показалась несущественной, и их вынули. Или же, что вероятнее, они относились к другим работам Романыча. Бумаги переместили в соответствующую папку, а отметку об изъятии сделать забыли.
— Ну ты знаешь, как у нас все, — с будничной интонацией произнесла хранительница сокровищницы. Я кивнул. Я знаю.
Мы договорились, что я сканером поработаю над машинописным текстом, а Нина ксерокопирует мне рукописные материалы: первые страницы в папке и тетрадку писчей бумаги, исписанной мелким, но хорошо читаемым женским почерком. Машинопись была подслеповата, к тому же бумага неравномерно пожелтела, листы бумаги часто были сложены вдвое и втрое, причем сложены неровно. В общем, сканер текст брал плохо. Приходилось водить по строчкам медленно и по нескольку раз. Весь текст за полдня ухватить у меня не получалось. Я отсканировал на всякий случай начальную главку, там, где лента у машинки была совсем свежая и текст был разборчив, несколько кусков, почти наугад, из середины и попросил Нину скопировать еще небольшое письмо, на пару листов бумаги в осьмушку, лежавших на самом дне.
За этим занятием я как-то забыл про обед, поэтому у себя на Фрунзенской купил печеную картошку с тремя наполнителями и пару тостов. Дома, пока азарт не прошел, решил набить в компьютер первый ксерокопированный фрагмент. Почерк с самого начала показался мне знакомым. Он напоминал тот, каким были написаны слова и цифры на рисунке колокола на последней странице сгинувшей поэмы, хотя ручаться, не имея ее перед глазами, я бы не стал.
Фрагмент этот представлял собой начало автобиографии Алексея Петровича Хвостинина. Закончив набивать текст, я сохранил его под именем «АПХ».