От/чёт
Шрифт:
Теперь же я должна сказать о том благороднейшем поступке, который совершил дядя, как только оправился от ран, полученных в сражениях за Отечество. Но для этого мне придется описать бедственное положение, в которое попала моя семья по окончании войны. В этих записках немалое место уделялось моим братьям: Степану, Афанасию и особенно Петру, который был старше меня всего лишь двумя годами и с которым мы были необычайно дружны. К великому моему огорчению, судьба всех троих сложилась трагически.
Многих несчастий, постигших нашу семью, можно было бы избежать, если бы не удивительная снисходительность родителей к их второму сыну Афанасию,
Долги его пали на отца. Тот, обладая слабым здоровьем, еще более подорвал его в неусыпных стараниях поправить положение семьи. К тому же, стремясь быстрее избавиться от позора и груза долгов, он вступил в неоправданные торговые операции, был обманут купцом, своим компаньоном, и в результате потерял фабрику, построенную еще моим дедом. В конце концов отец был вынужден заложить рязанское и одно из смоленских имений. Все эти печальные обстоятельства ускорили его кончину в 1810 году. Запуганные хозяйственные дела стала вести наша матушка, но поправить их существенно ей не удалось.
Старший из моих братьев, Степан, воплощал в себе все истинные черты рода Хвостининых: честность, благородство, отвагу. Все эти качества очень помогли ему в военной службе. В войну 1812 года он командовал полком и мог дорасти до больших генеральских чинов, но в сражении под Малоярославцем Степан получил тяжелое ранение и вскоре скончался, оставив молодую вдову и трех малолетних детей. Жена его, дочь погибшего в Русско-турецкой войне офицера и пансионерка Смольного института, приданого с собой не принесла. После кончины брата она с детьми осталась совсем без средств и проживала вместе с нами в том же рязанском имении.
Все надежды семьи сосредоточились на самом младшем из моих братьев, Петре Петровиче. Он учился в Московском университете и готовился, окончив курс с отличием, занять приличное место в государственной службе. Но в 1812 году Петр пошел в ополчение, проделал весь поход русской армии от Тарутина до Парижа, и во Франции, внезапно перешел в католичество, он поступил в один из францисканских монастырей.
Таким образом, кроме дяди, взрослых мужчин в семье не осталось. На него, израненного в боях, легла обязанность заботиться обо мне, моей матери и семье племянника. И это при том, что смоленские имения были совершенно разорены неприятелем, рязанское заложено, а кредиторы по-прежнему не были удовлетворены.
Последствия контузии не позволяли дяде вступать в службу гражданскую или военную. Для занятий хозяйством ему недоставало практического опыта. Но дядя нашел выход, и совершенно неожиданный. Продав поместье, доставшееся ему от бабушки Авдотьи Романовны Буланцевой, он заплатил долги и снял кабалу с остальных земель. Отказавшись от своей части рязанского
Село Сретенское в Смоленской губернии он закрепил за моей матерью с условием, что после ее кончины оно перейдет в собственность детей Степана. А пока что на их содержание Алексей Петрович отделил больше половины своей офицерской пенсии. Сам же он поселился в Москве в тесной каморке, во флигеле особняка одного из своих друзей, забрав себе только книги, которых уже тогда было свыше тысячи томов. Жил он очень просто, почти нигде не появляясь, время от времени лишь встречаясь с друзьями молодости: Павлом Ивановичем Голенищевым-Кутузовым, полковником Петром Илларионовичем Сафоновым и Петром Ивановичем Арро, знакомство с которым он вновь возобновил после возвращения в Мосжху.
И именно в этот момент, осенью или в самом конце 1815 года, князь Владимир Хованский посетил дядю в его уединении и сделал ему необычное предложение. Он сообщил, что намерен отправиться с женой и пятилетней дочерью в Европу на довольно длительный срок, не менее полугода. Сын же Александр, по слабости здоровья, их сопровождать не может. Оставлять его на попечение тетушек и нянек князь не намерен. Наслышанный о педагогических талантах Алексея Петровича, он решил просить его стать, как ои выразился, „наставником“ восьмилетнего Сашеньки. Князь предложил дяде жить в его московском доме в качестве хозяина, препоручив ему всю прислугу. Жалованье, предложенное князем, намного превышало скромные потребности Алексея Петровича. Кроме того, отдельная сумма выделялась на покупку книг и препаратов для опытов.
Дядя, взяв несколько дней на обдумывание, согласился. Спустя полгода князь написал, что они с Софьей Петровной предполагают задержаться во Франции еще на несколько недель, после чего, возможно, отправятся в Италию, после чего предложил Александру с наставником переехать в подмосковную — село Старбеево, где можно оборудовать настоящую химическую лабораторию. Дядя, привязавшись за это время к доброму и отзывчивому мальчику, не раздумывая долго, согласился. А в дальнейшем уже и сам Александр не хотел расставаться со своим учителем более, чем на один-два месяца, в течение которых он жил с отцом и матерью в Петербурге или в Москве. Князь с княгиней по-прежнему много времени проводили за границей, оставив свой московский дом и подмосковную на попечение управляющего, которому было дано четкое указание выполнять все приказания Алексея Петровича, почитая его наравне с хозяевами.
Видя дядю в то время в Москве, я нашла его сильно постаревшим, но бодрым и большей частью в спокойном и даже веселом расположении духа. Он нашел в Александре благодарного ученика и с радостью передавал ему свои знания, полученные не годами, проведенными в заграничных университетах, но постоянным самообразованием. Сам он мне сказал как-то, что столь счастливым в своей жизни он был лишь два или три раза. Но именно эта счастливая жизнь была прервана трагическим происшествием, которое, вероятно, и стало причиной…»