От Двуглавого Орла к красному знамени. Кн. 2 (др. изд.)
Шрифт:
— Спокойствие, товарищи, спокойствие! Товарищи! Да здравствует пролетариат и его революционный совет! Власть капиталистическая, власть буржуазная у ваших ног! Товарищи! У ног пролетариата! И теперь, товарищи пролетарии, вы обязаны проявить всю стойкость революционной дисциплины пролетариата красного Петрограда, чтобы этим показать пример пролетарию всех стран! Я требую, товарищи, полного спокойствия и повиновения товарищам из операционного комитета Совета!
Толпа дрогнула, навалилась, подалась вперед, плотным
Вооруженные рабочие вошли в зал, где в дальнем углу сбились члены Правительства.
Звонкий голос распорядителя раздался по Портретной галерее:
— Товарищи, выделите из себя двадцать пять лучших, вооруженных товарищей для отвода сдавшихся нам слуг капитала в надлежащее место для дальнейшего производства допроса.
Из толпы стали выделяться матросы «Авроры» и окружать членов Временного правительства.
Несколько минуть во дворце был слышен сдержанный гул многих тысяч голосов. Товарищи еще «держали революционную дисциплину», но вот щелкнул выстрел — юнкер застрелился.
Этот выстрел точно пробудил толпу. Она вдруг раздалась, рассеялась и из неподвижного состояния ожидания чего-то перешла к деятельности.
Начали хватать вещи со столов, драть обивку кресел и диванов. Показались люди, несшие с хохотом девушек женского батальона. Отдельные крики возвышались над общим гоготанием и разносились по дворцу.
— Спасите! спасите! — диким голосом кричала Леночка. Матросы тащили ее по комнатам нижнего этажа.
— На царскую постель ее!
— Натешимся!
— А и много их здеся.
— То-то добыча!
— Спасите!
— Боже!
— Здорово завоевали! Хо-хо, вот это так добыча!
По залам дворца, на полу, на постелях лазарета начиналось пиршество зверей. В полутьме видны были группы по восемь, по десять человек, слышались хрипение, стоны, тяжелое дыхание и циничная ругань.
— В очередь, товарищи, становись в очередь! Вынимай билетики на брунетку фельдфебеля.
Юнкеров обезоруживали и сгоняли во двор, чтобы вести их куда-то
— Тащи пулемет, прикончим здеся, — смеясь кричал матрос с красным лицом и весельем горящими газами.
— Вот так Ленина свадьба!
— Товарищи, помни приказ комиссара никого не трогать. Большевики не крови ищут!
— Куда их беречь, буржуев!
— Что, брат, трясешься? Погоди, к стенке поставим, то-то танцы узнаешь.
— Это враги народа!
— Не разговаривать! Комиссар идет.
Молодой офицер в шинели, в погонах, с алой повязкой на рукаве, властно расталкивая матросов, прошел через толпу к юнкерам и приказал построиться.
— Вам, — сказал он, — ничего не будет. Товарищ Шлоссберг, ведите их в крепость.
Ночь прошла на крепостном дворе, возле Монетного двора у Трубецкого равелина. Как стадо, столпились юнкера, одни сидели,
Миша с братом, Павлик и Ника были в этой толпе. К ним жался Вагнер с бледным и тонким, как у девушки, лицом. Он отвел Нику в сторону и начал говорить, но подбородок запрыгал у него и вместо слов вылетел только неясный звук: — у-а, а, а…
Он отвернулся, набрал воздуха в грудь и заговорил:
— Вы знаете… Леночка… моя невеста. Я не буду больше жить… На Дегтярной, в доме номер 28, квартира 36, во дворе… Моя мать… Расскажите ей, как я умер.
Юнкера подходили к красногвардейцам и заговаривали с ними. Красногвардейцы, молодые рабочие в черных пальто, а многие и без пальто, в пиджаках, опоясанных патронными сумками и пулеметными лентами, стояли, опираясь на винтовки и шутили.
— Что, господа буржуи, попановали и довольно.
— Третьяго дни таких, как вы, сотню на Смоленском поле в расход вывели.
— Оставьте, товарищи, каждый в своем праве. Отпустят вас. Только подписку возьмут, что вы против Советской власти никогда не пойдете. Живите. Большевики добра хотят.
— А куда ушли казаки? — спрашивали юнкера.
— В Гатчино. Да и казаков-то — кот наплакал. Только четыреста человек и пошло за Керенского. Все за народную власть!
Поздно ночью узнали, что привезли арестованных министров.
— Капут Временному правительству, товарищи. Рабоче-крестьянская власть наступает в Рассее. Теперь и мир, и хлеб, и земля. Никто вас, юнкарей, не тронет, — говорили красногвардейцы.
От надежды, подлой надежды, как-нибудь сохранить свою шкуру, переходили к страшному отчаянию. Слышались стоны насилуемых женщин, липкое сознание какой-то низости вступало в молодые сердца. И тогда тошнило не от одного голода. Несколько человек, угревшись вместе в углу двора, положив головы на мокрые плиты тротуара, спали, решив, что надо набраться сил для завтрашнего дня. Среди них был Миша. Все кипело в нем негодованием, и вместе с тем какой-то план геройского подвига, который он должен совершить, создавался несознательно в его голове.
Вагнер стоял, прислонившись к стене, и лицо его с закрытыми глазами было так бледно, что Нике временами казалось, что он уже умер от горя. Но, увы! От горя не умирают.
Так долгая, мучительная, холодная и сырая шла ночь, и каждый знал, что эта ночь последняя для него.
Как хотелось многим проститься со своими, увидать последний раз лицо матери, отца, сестер и братьев, увидать свой дом, свою квартиру.
— Как думаешь, — тихо проговорил Ника, обращаясь к Павлику, — Таня и Оля чувствуют теперь, что с нами?