От Двуглавого Орла к красному знамени. Кн. 2
Шрифт:
Все притихли. У Зои глаза были полны слез. Она чувствовала, как колебалась ее любовь к Государю, и Монаршая милость теряла свое обаяние.
Шлоссберг долго читал среди затихших гостей, и звуки рояля уже бурно слились в жгучую мелодию, гремели угрозой и бунтом, и пылко и гневно уже не говорил, а кричал слова мести Шлоссберг:
И висит эта туча, и будто бы ждет,Словно крылья орел расправляет,Но ударит твой час, — грозовая стрела,Как архангела меч, засверкает.Каждый стон, каждый вздох, пролитая слезаВ огнедышащихШлоссберг понизил свой голос почти до шепота, Дженни под сурдинку играла похоронный марш.
Полумрак, тишина… пышный гроб и налой,Образа с восковыми свечамиИ покойник с суровым холодным лицом,С искаженными смертью чертами.Несколько секунд в гостиной царила тишина.
— Здорово! — сказал Осетров.
— Да! Эт-то талантище! Эт-то писатель, — проговорил молчавший пока Гайдук.
— Товарищи, — сказал Кноп, — а как у вас в пулеметном полку насчет песен и литературы?
— Идёть. — сказал Осетров, произнося по-мужицки идет. — Тут легко. Народ сознательный, ну и начальство растеряно. Рабочую марсельезу разучили, «Вы жертвою пали» поем, «Ночь темна» знаем, тут можно, а вот в полку — египетские казни пошли. Саблин, генерал, корпус принял и пошло. Цензура, все запрещено, только «Гром победы раздавайся» и пой. Ну генерал! И молодой совсем, а такой аспид. Занятия завел.
— Какие же занятия? — спросил Кноп.
— Да разные. Укрепления в тылу построил, проволокою окутал, теперь атаки делать заставляет, проволоку резать, через рвы прыгать, ручные гранаты бросать. А то еще музыкантов завел, гимнастику всем полком под музыку заставляет делать. Бегать по часам заставляет. Сам ночью в окопах сидит, а утром к резервной дивизии катит, на занятия, значит. Двух командиров полков прогнал, новых поставил. Тянут солдата. Всех остриг, даже офицеров, вшей уничтожил, честь отдавать заставил. Сам двужильный и других тянет.
— Ну, а солдаты как на это? — спросил Кноп.
— Не одобряют. Погоди, говорят, дай срок, мы с тобой разделаемся. Нам, говорят, этого не надо, мы воевать не хотим.
— Неприятие войны? — сказал Кноп.
— Надоело. Окопы замучили. Кабы война настоящая, а то только так. Томление одно. Газов страсть боятся.
— Гм, гм, — сказал Кноп. — Воевать все-таки придется.
— А нельзя пошабашить? — спросил Гайдук. — Ежели революция и все такое.
— Нельзя. Они требуют. И деньги на революцию давали с тем, чтобы никакого мира. Так и пропаганду надо вести — революция, мол, долой Царя, устройство демократического образа правления и — сейчас продолжение войны — в полном согласии с союзниками.
— Трудно это будет, — сказал Осетров.
— Как рабочие? — спросил Гайдук.
— Там все готово. Наши на местах и каждую минуту готовы стать к власти.
— Помните, товарищ, наши требования — сейчас же демократизация армии, комитеты, выборное начало при назначении на командные должности, отмена дисциплинарной власти, отмена отдания чести…
— Понимаю, понимаю, — торопливо сказал Кноп. Droit du soldat (*-Права солдата). Декларация прав солдата. На это идут. Согласны. П. немного артачится, а Г. идет. Он теперь под подозрением. В Кисловодск удрал. Но вы уверены, что у вас изберут кого надо?
— Боимся, чтобы не Саблина, — сказал Шлоссберг.
— Как так? Ведь вот товарищ Осетров говорит, что его ругают, — сказал Кноп.
— А вот, подите, товарищ, поймите психологию солдата. Он-де кормить стал хорошо, полушубки достал, сапоги — и уже многие за него и про занятия молчат.
— Спровоцировать придется, — сказал Кноп. — Задержать
— Не учите. Сами понимаем, — сказал Гайдук.
XVI
После чая стало шумнее.
— Я все-таки, товарищ Борис, не понимаю ни кубизма, ни футуризма этого самого, — говорил Осетров. — Ну, к чему оно? Какое отношение до революции.
— А мозги набекрень свернуть. Эх, товарищ, мы так старательно захаяли все старое, что надо дать все новое с иголочки, чтобы ничем этого старого не напоминало. Если бы можно, надо было бы новый язык изобрести вместо русского. Посмотрит наш дикарь на эти пестрые кубы, цилиндры, конусы, вонзающиеся куда-то, на эту яркую желтую краску, вылупит глаза и дивится, как баран на новые ворота. Это вот картина! Да что простой народ. Есть на наше счастье и художественные критики, которые находят новое откровение в искусстве кубистов. А, например, товарищ, вся та белиберда, которую преподносят теперь поэты, она уже потому нам хороша, что никак не похожа на старое. Слова пошли новые… Я бы и буквы придумал другие. Новая Россия и все по-новому.
— Боюсь, я не угожу вам своими стихами, — сказала Ниночка. — Они проникнуты особым настроением и музыкою слова.
— Прочти их нам, Нина, — сказал Кноп.
— Мы слушаем, — сказал Осетров, не сводя знойного страстного взгляда с Зои.
Ниночка встала с кресла, отошла в угол комнаты и устремила мечтательные глаза вдаль.
— Ну! — сказал Осетров.
— Погодите. Я создаю настроение. Молчите, пожалуйста. Я поймаю минуту, когда начинать.
Все притихли. За две комнаты в спальной тихо, точно жалуясь кому-то, плакала маленькая Валя.
— Ты точно нас на фотографию снять хочешь, — сказала Зоя Николаевна.
Ниночка болезненно сморщилась и погрозила ей пальцем.
— Есть! наконец! — сказала она. Звучным грудным контральто, растягивая слова, она начала:
Я больна тобою, мой милый.Я давно тобою больна.Со стены смотрит Лик унылыйИ на небе луна.Мне не жить, не жить без тебя.Умереть я давно готова.Умереть тяжело мне, любя…На дворе промычала корова.Я умру… Схорони меня в поле,Где цветут голубые цветы.На том свете я буду на воле…Я… а со мною — и ты!— Браво! — воскликнул Шлоссберг.
— А не украла, Ниночка? — сказал Кноп. — С тобою бывает.
— Нет, — покраснев, сказала Ниночка. — Но, правда, эти стихи навеяны мне стихами одной молодой поэтессы. Такими сладкими, за душу берущими стихами. Ты, Боря, ко мне всегда придираешься.
— Ты права, виноват, — сказал Шлоссберг. — За это ты должен прочесть твой гимн товарищу Нине.
— Извольте, — развязно сказал Кноп.
Я иду в пустыне жалкой,Воспевая красоту.Жизнь мне мнится приживалкойГлупой, хищной, черной галкой,Устремленной в высоту.Я иду… Кругом теснины,Рвы, могилы, скалы, горки.Я пою красоты Нины,Синих глаз ее глубины.Жизнь мне кажется не горькой.Я иду. А солнце вянет,Лес закатом окораля,В мыслях Нина, точно фея,Лиловея, голубея,Вечно милая мне краля!