От голубого к черному
Шрифт:
Чтобы побороть растущее чувство дезориентации, я полистал бесплатные журналы, лежавшие на столе возле уборной. Их было два — серьезный журнал гей–сообщества и фривольный глянцевый журнал для гомосексуалистов. Ирония заключалась в том, что «серьезному» журналу нечего было сказать, в то время как в «развлекательном» журнальчике имелось изрядное количество сатирических и глубоких статей. Плюс фотографии обнаженных мужчин. В статье о наркотиках говорилось: «Геи стремятся использовать наркотики в качестве антуража для секса, а не ради того, чтобы его улучшить». «Серьезный» журнал никогда бы не позволил себе такого ядовитого высказывания. Они бы написали: «Наркомания —
После одиннадцати клуб начал заполняться обычной полупьяной, неутомимой толпой. Некоторых из них я знал. Завсегдатаями были люди, которые чувствовали себя неуютно в других местах, они помечали свои маленькие территории в тихом баре наверху, возле будки звукоинженера или в ресторане. Здесь был «Фэй Рэй» [32], парень с крашеными светлыми волосами, усталой улыбкой и в очень короткой майке. И Дэвид, высоченный трансвестит, который мог бы отправить на больничную койку любого агрессивного гомофоба, который попадется на его пути. А скорее всего любого, кто попадется на его пути. И Роберт, уже очень пьяный худой юнец с темными волосами и тоскливыми глазами. Он выглядел так же молодо, как и три года назад, когда я снял его. Я насчитал шесть человек, с которыми я когда–то спал. Одно время, до Адриана, счет пошел бы на десятки.
С тех пор как сюда начали пускать женщин — настоящих женщин, и большинство из них гомосексуалы, — настоящие кожаные королевы перестали ходить в «Соловей». Но публика по–прежнему была довольно разношерстная. Стало появляться гораздо больше людей, не принадлежавших ни к каким группам — не драг–куин, не мальчики–проститутки, не скинхеды, не трансы или готы. В основном это были студенты. Я побродил немного по залу, выпив несколько бутылок «Даймон Уайт», и поразглядывал витрины, хотя они меня более не интересовали. Даже в качестве фантазии мысль о том, чтобы изменить Карлу, потеряла свою привлекательность. Я смотрел на мужчин в шортах и жилетках, вертящихся на танцполе под «Вог» Мадонны, большие плитки которого сияли как лед в лунном свете. Зрелище одновременно возбуждающее и повергающее в уныние, как боксерский матч. Ничего не стоит.
Силуэты парочек, увлеченных любовной прелюдией, стали различимы на фоне стен. Территория вокруг танцпола была плотно забита, холодный запах амилнитрита вспарывал теплоту человеческих тел. Я ретировался в верхний бар, где попсовая музыка сменилась электронным битом. Еще издалека я узнал нервные жесты и обесцвеченную челку моего друга Доминика. Он пришел с лысым толстым парнем, походившим на монаха из какой–нибудь комедии. Я заказал водки и присоединился к ним. Доминик поприветствовал меня с ироническим удивлением:
— Привет, Дэвид. Не видел тебя уже месяцы. Это Питер.
Монах ухмыльнулся мне. Доминик, похоже, всегда выбирал мужчин постарше, несмотря на декламируемое презрение к ним.
— Так где же ты пропадал? — спросил он. — Тебя нигде не видно.
Я сказал ему, что занят работой в «Треугольнике».
— Странный ты человек, — сказал Доминик. — Я не знаю больше ни одного гея, который бы занимался рок–музыкой. Лучше уж опера или мюзиклы. Рок это так грубо.
Он поймал взгляд Питера и улыбнулся.
— Я никогда не видел этого Карла. А уж я–то всех знаю. Или он один из тех зануд, что утверждают, будто ненавидят тусовку?
— Он ее не ненавидит. Он просто не входит в нее. — Мне пришлось сделать паузу и подумать несколько секунд. — Его больше интересует музыкальная тусовка. И… ну, он не совсем гей. Он
Здесь все казалось куда сложнее, чем во внешнем мире. Я не знал, как это объяснить.
Доминик возвел глаза к потолку. Питер снова ухмыльнулся, затем наклонился вперед, чтобы сказать:
— Быть немножко геем — это все равно что быть немножко беременной.
Тут подошел еще один приятель Доминика, между ними завязался оживленный разговор. Лицо Питера стало пустым и ничего не выражающим, он изучал содержимое своего стакана, как Вэн Моррисон [33] творчество Йейтса [34]. Возможно, он не понимал, что Доминик флиртует инстинктивно, без всякого расчета. Когда приятель отошел, Питер положил свою маленькую ручку на плечо Доминика и взъерошил ему волосы.
На другом конце бара я заметил фигуру из папье–маше: громоздкая скульптура греческого бога с эрегированным членом, от которого кто–то уже отбил кусок, так что получился полустояк. Питер направился в бар. Доминик прижал губы к моему уху и пробормотал:
— С этим я встречаюсь уже три недели. Однажды он переписал мне свои альбомы Стрейзанд, свою, так сказать, историю.
Едва я мог ему чем–то помочь, если это был намек, самопародия слишком глубоко укоренилась в нем. Он был молодым протеже Адриана, и в то время, как Адриан маскировал свой цинизм идеалистическими позами, Доминик оставался очень милым парнем, прятавшимся за стервозным фасадом. Но по прошествии времени маска стала толще и теперь разглядеть настоящее лицо было сложнее.
Теперь и второй бар оказался набитым под завязку, от этого мне стало неуютно. Я прикончил вторую порцию водки, еще одна, и я буду совсем пьян. Когда я попрощался, Питер схватил меня за руку:
— Позволь дать тебе совет, — сказал он. — Воспользуйся мудростью старушки. Вылезай из этого шкафа и найди себе кого–нибудь, кто знает, чего он хочет.
Я слегка улыбнулся ему в знак благодарности. Танцоров было едва видно среди дыма от сухого льда и мелькающих огней. Музыка эволюционировала от попсы к какой–то танцевальной разновидности хард–кора, вроде быстрого панка. Я в одиночестве соскользнул на танцпол и позволил турбулентным ритмам подхватить меня свои ураганом. Вблизи было видно, как белые футболки парней отливают лиловым в ультрафиолете. Они плыли вокруг меня, точно свечи по реке. Электронный ритм пульсировал все быстрее и быстрее, пока не превратился в одну–единственную ноту, за гранью музыки и слов.
В последнюю неделю перед выборами мы играли по два концерта в день. В пятницу вечером мы хотели выступить, чтобы опробовать несколько новых, только что написанных песен, прежде чем отправиться в студию в Дигбете и начать работать над альбомом. Карл хотел попробовать более медленное, спокойное звучание. Он устал от бесконечных звукоподражателей «Нирваны». Нас пригласили сыграть в «Ирландце» в Стирчли, одном из самых унылых районов Бирмингема.
Затем внезапно нам предложили сыграть еще и в четверг. Одна из любимых наших групп того времени The Family Cat [35] гастролировала в связке с еще одной группой, записывавшейся на «Дедикейтед Рекордз», Hard Wayne. Когда им осталось отыграть всего три концерта, поддерживающая команда обнаружила, что они остались без вокалиста; он загремел в госпиталь с аппендицитом. И The Family Cat пришлось доверить клубам выбирать разогревающие команды. Управляющий «Эдвардс № 8» был другом Мартина. Разумеется, все мы трое оказались свободны в тот вечер и готовы сыграть: мы все собирались пойти на этот концерт.