От голубого к черному

Лейн Джоэл

Я рассказал ему о звонке Майка. Мы решили, что нам лучше придумать что–нибудь. Я сказал, что позвоню еще и на «Скрипучее радио». Повесив трубку, я включил радио и нашел их с трудом уловимую волну. Я мог бы и пропустить ее, если бы песня не была такой знакомой. «Некуда идти». Затем они поставили Энди «Хорошая погода», Лоу «С открытыми глазами и без ног». На середине она затерялась в помехах, точно пластинка была слишком запиленной. Я покрутил ручку туда–сюда, но станция пропала. Должно быть, их передатчик дал дуба.

В следующие несколько дней

мы с Йеном несколько раз говорили по телефону с Майком, мы дали ему отчет о прошлом и настоящем «Треугольника», который он превратил в своего рода виртуальное интервью. Когда оно появилось в «NME», какой–то мнящий себя остряком помощник редактора озаглавил его «Странный любовный «Треугольник» . Майк написал его так, будто он говорил с нами обоими одновременно.

«NME»: Так о чем же ваш альбом «Жесткие тени»?

Дэвид: О потребности принадлежать кому–то, чему–то.

Иен: И о разных формах любви — к мужчинам, женщинам, музыке, жизни. Назло той боли, что любовь может причинить тебе.

Фото было взято с внутренней стороны обложки альбома, они вырезали его и поместили на фон одной из фотографий Пола, сделанных в Хокли. Статья заканчивалась словами: «Они вернутся. Это не последнее слово». Что Майк на самом деле сказал мне: «Будем надеяться, что это не последнее слово. Если Карл не соберется с силами, то, считай, проебано не только ваше будущее, но и ваше прошлое. Самоубийственная депрессия стала рок–штампом. Ты же знаешь, что «Треугольник» не таков. И я тоже. Но репутация может быть подмочена, понимаешь. Держись, друг».

Страница писем в следующем выпуске содержала несколько откликов, от восхищения («Карл Остин выражает правду, которую лишь немногие из нас готовы вынести. Его страдания это плата за правду») до презрения («Треугольник» — всего лишь еще одна занудная инди–рок группа, а их вокалисту нужна хорошая порка). Редактор отдела писем вклинивался в разговор: ««Треугольник“ — самая жалкая группа всех времен или бирмингемский ответ Sisters of Mercy? Нужна ли Карлу медицинская помощь или уроки игры на гитаре? Имеет ли все это значение? Имеет ли вообще хоть что–то из этого значение?»

Я не пришел в ярость, читая все это. У меня возникло ощущение нереальности происходящего.

Тем временем Карл вышел из клиники. Он позвонил мне и сказал, что хочет какое–то время побыть один, он собирается уехать.

— Мне гораздо лучше, — сказал он. — Они держали меня на успокоительных, потом на антидепрессантах. Разница в том… ну, есть небольшая разница. Я привык думать, что ты можешь умереть, но твоя личность не изменится. Но на самом деле она меняется даже от лекарств. Поэтому ты больше не приходил?

Я попросил прощения, прошло десять дней, и я хотел заехать к нему в эти выходные.

— Все в порядке, — сказал он. — В любом случае мне нужен был перерыв. И все еще нужен. Ладно, я тебе позвоню. Пока.

Он уехал до конца октября. Никто, похоже, не знал, где он. Мы с Йеном избегали друг друга. Они с Рейчел сводили концы с концами на ее сбережения

и его часть доходов от пластинки. Мне же нужно было больше работать, чтобы платить за жилье и за алкоголь. Я записал на студии «Рич Бич» несколько треков с ритм–энд–блюзовой группой под названием «Замороженный Джин». Они приехали из Ковентри, в их музыке была скорость и урбанистическое напряжение, которые мне нравились. «Скрипучее радио» частенько ставили их диск «Скользя вниз». Но когда дело дошло до гастролей, я ушел, не хотел, чтобы меня считали экс — «Треугольником». Мне платили за каждую сессию, и по дороге из студии домой я всегда покупал спиртное навынос. С наступлением темноты на улицах Мозли становилось тише. Листья осыпались с деревьев, и дождь смывал их с дороги.

Карл позвонил мне в субботу утром, прямо перед Хэллоуином.

— Привет, Дэвид. Это я. Я вернулся в Эрдингтон.

Это было такое облегчение — услышать его голос.

— Карл! О, Боже. Как ты, друг?

— Нормально. Я был у родителей. И у Элейн. Вернулся по своим следам.

Его голос звучал живо и уверенно.

— Послушай, нам надо поговорить. Ты можешь приехать ко мне сегодня днем?

— Конечно, — ответил я.

Этот спокойный, сдержанный Карл показался мне еще большим незнакомцем, чем Карл напуганный.

— С квартирой все в порядке?

— Я здесь не задержусь. Может, сдам ее. Я скучал по тебе.

— Я тоже по тебе скучал, — ответил я, придя в замешательство. — Я буду через пару часов.

На улице снова шел дождь. Я хотел было купить цветов, но довольствовался бутылкой кьянти. Задним числом я сообразил, что вино может напомнить ему о крови. Машины в недавно пешеходизированном центре города проезжали через Сноу–Хилл, еле переползая от светофора к светофору, точно притворяясь, что совсем не двигаются. В конце высокие здания Слейд–роуд заслоняли весь вид.

Карл прибавил в весе, хотя он все еще был худощавым. Мы обнялись в коридоре. Его поцелуй был необычно нежен, по крайней мере он вернулся к «Мальборо». Мы сидели в его гостиной и пили кофе. Он не включил стереосистему, что было странно: Карл ненавидел тишину в квартире. Во время разговора я заметил, что его голос и жесты спокойны, но глаза нервно подергиваются от каждой моей реплики. Будто кто–то сказал ему, что не следует выказывать возбуждение. Я дал ему копию статьи «Странный любовный «Треугольник», которую он не видел, рассказал ему о работе с «Замороженным джином».

— Ты написал какие–нибудь песни? — спросил я.

— Так, кое–что. Но они еще не готовы. Я не знаю, как они должны звучать. Покажу тебе в следующий раз.

Его тревожный взгляд скользнул по моему лицу.

— Я жду, когда мы снова начнем работать с тобой и Йеном. Но мне нужно кое–что изменить в своей жизни.

Повисла неловкая тишина.

— Я сожалею о случившемся, — сказал он. — Это был единственный способ снова обрести контроль. Но теперь все закончилось.

— С тобой действительно все в порядке?