От Ханаана до Карфагена

Циркин Юлий Беркович

Территория, о которой идет речь, составляла восточную часть Тартессийской державы. Непосредственно на свою территорию, к наиболее богатым серебряным рудникам и путям к ним, тартессии финикийцев не допускали. В этом районе имелась только одна финикийская колония — Гадес, созданная еще на первом этапе, и которую тартессии пытались ликвидировать. Однако в связях с финикийцами тартессийская знать и цари были заинтересованы. Видимо, этим объясняется создание в IX в. до н. э. местного поселения Кастильо де Донья Бланка на другой стороне Гадитанского залива, напротив Гадеса, которое в следующем веке достигло значительного развития (Ruiz Mata, Perez, 1995, 51–62). Вопреки мнению тех, кто участвовал в раскопках, это было, вероятнее всего, местное поселение, но с финикийским кварталом (Aubet, 1995, 9), подобным «лагерю тирийцев» в Мемфисе.

Еще более тесные отношения между колонистами и аборигенами существовали на Мелите. Там финикийцы селились непосредственно в туземной среде, превращая, в частности, старинные местные святилища в собственные храмы, как это было в Тас Силге на юге острова (Les Pheniciens, 1997, 254–258).

Итак,

на IX–VII вв. до н. э. приходится второй этап финикийской колонизации. Сначала финикийцы обосновываются в Китии на Кипре, а затем и в других местах этого острова. По-видимому, одновременно с этим они основывают Аузу, прибавляя, таким образом, к Утике еще одну африканскую колонию. Тирский флот становится если не сильнейшим, то очень сильным на Средиземном море, что способствует возникновению традиции о финикийской талассократии во второй половине IX в. до н. э. В это время потерпевшая поражение во внутренней борьбе жреческо-аристократическая группировка основывает Карфаген. По-прежнему целью финикийцев является доставка металлов с Запада, особенно из Испании (Таршиша). Образование там Тартессийской державы потребовало появления новых пунктов связи с ней, но, вероятно, сопротивление тартессиев не позволило финикийцам обосноваться в центре державы, а только укрепиться на побережье ее восточной части. В Средиземном море финикийцы явно сотрудничали с греками, особенно с эвбейцами, осевшими на Питекуссе. Обоснование греков, как эвбейцев, так и дорийцев, в восточной части Сицилии и в Италии заставило финикийцев, с одной стороны, сконцентрироваться в восточной части Сицилии, а с другой — приступить к колонизации Сардинии, которая до того играла роль лишь промежуточного пункта в торговле с Испанией. Переселение относительно значительных масс финикийского населения, в том числе земледельцев, заставило финикийцев приступить к расширению территории колоний. Трудно сказать, каким был темп переселенческих потоков. Его скорее можно представить в виде отдельных импульсов, один из которых мог иметь место в середине VIII в. до н. э., когда приблизительно одновременно создаются некоторые поселения в Сардинии (например, Сульх) и в Испании (Тосканос и некоторые другие). То же подтверждает расширение территории Карфагена и Тосканос около 700 г. до н. э. или несколько позже. Разумеется, этими импульсами финикийская колонизация не исчерпывается. Более сильные или более слабые, они происходили, видимо, на протяжении трех веков.

По сравнению с первым этапом колонизации изменяется ее ареал; из ряда мест финикийцы были вытеснены, но зато в сферу их колониальной экспансии включаются другие территории. Более сложным становится сам процесс колонизации, и теперь уже нельзя говорить только о торговом характере. Возникают различные модели взаимоотношений между колонистами и туземцами: от резкого противостояния до взаимного сосуществования даже в рамках одного поселения.

Все эти черты роднят финикийскую колонизацию с греческой. Вопреки распространенному в последнее время мнению, эти две колонизации типологически близки, что, разумеется, не исключает и различий между ними. Важнейшее различие, думается, коренится в разных отношениях между метрополией и колониями в греческом и финикийском мирах.

В ходе великой греческой колонизации переселенцы создавали независимые полисы, связанные с метрополией только духовными узами. Правда, Кип-селиды, правившие в Коринфе в VII–VI вв. до н. э., пытались, опираясь на сеть коринфских колоний, создать мощную державу, но эта попытка в целом не удалась. Иное положение создалось в ходе финикийской колонизации.

Между Тиром и его колониями существовали духовные узы. Геродот (III, 19) говорит, что финикийцы Азии рассматривали карфагенян как своих детей и считали «нечестием» воевать против них. Карфагеняне же, в свою очередь, почитали тирийцев как своих родителей (Curt. Ruf. IV, 2, 10). Такие отношения могли быть оформлены специальным актом, судя по упоминанию Геродотом (III, 19) клятвы, на которую ссылались финикийцы, отказавшись выполнить приказ персидского царя выступить против Карфагена. По Диодору (XX, 14), карфагеняне платили десятину тирскому храму Мелькарта. По словам Курция Руфа (IV, 3, 32), жители Карфагена вообще предпочитали добычу из захваченных городов переправлять в Тир, а не украшать свой город. Такое утверждение, видимо, явное преувеличение, но оно отражает воспоминания о том почтении, какое питали колонисты к своей метрополии. Выражением такого глубокого уважения были и торжественные посольства, отправляемые в Тир. Арриан (IV, 2, 10) называет таких послов теорами, что подчеркивает сакральный характер их миссии. Но только духовными узами дело не ограничивалось.

Колонизация в значительной степени являлась продолжением дальней торговли (Niemeyer, 1990, 64), которая в основном находилась в руках царя. О кораблях царя Хирама (а не Тира или тирийцев) говорится в Библии (I Reg. 9, 27; 10, 11; 22), где в одном месте (I Reg. 9, 27) моряки даже названы рабами царя. Главным, может быть, и единственным торговцем своего города предстает тирский царь в пророчестве Иезекиила (28). Разумеется, частные лица тоже участвовали в торговле, которая приносила им огромные богатства. Недаром Исайя (23, 6) сравнивает тирских купцов с князьями и называет торговцев «знаменитостью земли». Но все же очень дальняя торговля с центром и западом Средиземноморья и далее с прилегающими районами Атлантики требовала сложной организации и таких больших расходов, что было не под силу отдельным частным лицам, ни даже целым фирмам (Aubet, 1994, 91). Поэтому колонизация тоже оказывалась под царским контролем, а порой проводилась и по его инициативе, как это было с выведением колоний в Ботрис, Аузу и, может быть, Китий. Саллюстий (lug. 19, 1)

говорит о двух причинах колонизации: стремление уменьшить население и удовлетворение жажды отдельных честолюбцев к господству. Решение об уменьшении населения могла принять только государственная власть. Но и второй вид колоний не мог быть самостоятельным, даже если их основателями были оппозиционеры существующей власти. По словам того же Саллюстия (lug. 78, 4), в Лептисе, основанном оппозиционерами, сохранялись «сидонские», т. е. финикийские, законы и обычаи. Ниже будет говориться о том, что в финикийских государствах, в том числе и в Тире, царская власть могла принадлежать только одному роду (хотя и разным его ответвлениям). Лишь в одном случае известно, что представительница этого рода — Элисса — стала основательницей Карфагена. Поэтому можно полагать, что эти города признавали верховную власть тирского царя.

Говоря об основании Гиппона, Хадрумета, Лептиса и других городов, Саллюстий (lug. 19, 1) замечает, что, вскоре увеличившись, одни стали оплотом, другие — украшением для тех, кто их создал. Выражение римского историка praesidium надо сопоставить со словами Исайи (23, 11) о существовании его, т. е. Ханаана, твердынь (z‘gyh) и с финикийским названием Гадеса — Гадир (укрепление, укрепленное или огороженное место). Перед нами целая сеть «твердынь», основанных тирийцами. Поскольку они были, по словам Саллюстия, оплотом для своих основателей (originibus suis), то ясно, что быть от них независимыми они не могли.

Во втором римско-карфагенском договоре, заключенном в середине IV в. до н. э., общинами, официально равноправными с Карфагеном, но в действительности ему подчиненными, названы Утика и тирийцы (Polyb. III, 24, 2–3). Нет смысла полагать, что в то время, когда персы господствовали над всей Финикией (см. ниже), тирийцы могли входить в Карфагенскую державу. С другой стороны, ни Гадес, ни другие финикийские города Южной Испании, которые в то время явно находились под властью финикийцев, в договоре не упомянуты. Поэтому логично предположение, что в данном случае речь идет об испанских финикийцах (Blanco Freijeiro, 1967, 193). Общее название «тирийцы» не мешало тому, что граждане каждого города называли себя и особо: «горожане Гадеса», «горожане Секси». Общее же наименование, видимо, восходило к тем временам, когда южноиспанские города были такой же частью Тирского государства, как и жители материковых территорий этого государства в самой Финикии. Гораздо позднее в таких карфагенских официальных документах, как договор Ганнибала с македонским царем Филиппом V (Polyb. VII, 9), колонии Карфагена (в отличие от других элементов Карфагенской державы) совсем не упомянуты. Поэтому вполне возможно, что понятие «господа карфагеняне» в этом договоре охватывает граждан и самого Карфагена, и его колоний. Это могло быть общетирской (и метрополии, и Карфагена) практикой.

В пророчестве Исайи (23, 1–14) Таршиш фактически стоит на одном уровне с Киттим-Кипром. О гибели Тира будет возвещено таршишским кораблям из земли Киттийской; после гибели Тира надо будет переселяться в Таршиш, а при известии о повелении Господа разрушить Тир необходимо уйти в Киттим, хотя и там не будет переселенцам покоя. В то же время известно, что кипрские колонии Тира зависели от метрополии: правитель кипрского Карфагена называет себя слугой царя Хирама, а того — своим господином (KAI, 31). По-видимому, можно говорить, что и южноиспанские колонии Тира зависели от царя.

Как и на первом этапе финикийской колонизации, значительной была роль храма (Bunnens, 1979, 282–285; Culican, 1991, 488; Aubet, 1994, 140–142). Прежде всего это были храмы Мелькарта. Мель-карт — царь города, владыка Тира — Баал Цор (KAI, 47) — был главным покровителем Тира и тесно связан с царской властью (Baurain, Bonnet, 1992, 66–68; Lipinski, 1995, 226–243; Lopez Castro, 1995, 82–84). Именно он выступает и покровителем колонизации. Недаром сказание о его гибели в Испании связано с дальним походом (Sallust. lug. 18, 2–3). В греческой части двуязычной надписи (KAI, 47) финикийскому Баал соответствует «архегет» — предводитель — такой эпитет подходит богу, покровителю дальних походов и основателю колоний. В греческой мифологии такую роль играл Аполлон, которого Фукидид (VI, 3) называет так в связи с основанием Наксоса в Сицилии, а Пиндар (Pyth. V, 60–61) — с основанием Кирены в Африке. У Элия Аристида (Or. 27, 5) имеется рассуждение о различии функций Аполлона как экзегета и как архегета: в первом случае он выступает как посылающий основывать новые города, а во втором — как непосредственный основатель, ойкист (Lombardo, 1972, 69–70). В свою очередь, это было предопределено связью между колонизацией и царями Тира. Культ Мелькарта играл важную роль в Испании, на Кипре, Сицилии, Сардинии, Мальте (Lipinski, 1995, 234–238). Конечно, только на основании существования культа Мелькарта и даже его выдвижения на первый план нельзя говорить о зависимости того или иного города от Тира, но в совокупности с другими данными это очень важно.

Таким образом, можно предполагать зависимость тирских колоний от метрополии (Bunnens, 1979, 285–286; Huss, 1990, 14) и, следовательно, от существовавшей Тирской колониальной державы. Косвенным доводом в пользу ее существования в центре Средиземноморья является следующее соображение. Уже говорилось, что финикийцы считали нечестием воевать против своих колоний, а карфагеняне почитали тирийцев как своих родителей. По-видимому, это распространялось и на отношения внутри тирского колониального мира. Рассматривая тирские колонии как часть метрополии, карфагеняне воздерживались от включения их в свою орбиту. Но, когда (об этом будет сказано позже) Тирская держава распалась, карфагеняне сочли себя свободными и перешли к агрессии против своих соотечественников в Сицилии и Сардинии (Moscati, 1989, 32–39).