От косяка до штанги

Перец Павел

Отрезок третий

«В последнее время в ряде газет и журналов появились весьма разноречивые материалы по культуризму. И хотя ясно, что культуризм – это чуждое нам явление буржуазной культуры некоторые авторы пытаются найти в методике наращивания мускулатуры и в конкурсах красоты нечто рациональное. Более того, даже предлагают использовать это в практике нашего массового физкультурного движения. Мне приходилось не раз беседовать с молодыми людьми, увлеченными идеей использования физических упражнений для улучшения телосложения. Эти люди полагают, что нужно прежде всего обратиться к опыту культуризма (с ним у них знакомство через десятые руки – прочитали пару статей в наших журналах). Они рассуждают примерно так: конечно, в западных странах культуризм идет по неверному пути, на нем сказывается

буржуазное влияние, очень многое в культуризме плохо и нам не годится. Но почему бы не отбросить все то, что в культуризме нам идеологически чуждо и взять из него, так сказать, рациональное зерно, создав наш, советский культуризм. Некоторые дипломатично предлагают: можно и назвать как-нибудь иначе, дескать, дело не в названии»

(«Советский Спорт», 23 марта 1963. Статья «Нам чужд культуризм». Автор В. Зациорский кандидат педагогических наук, мастер спорта).

Институт не дал знаний. Он дал нечто другое, в тот момент более ценное. Смена обстановки явилась лучшим подспорьем для смены образа жизни. Институт стал для меня спортом. В этом заключался мой личный опыт высшего образования.

Поскольку я жил недалеко от проспекта Большевиков, то известие о том, что первые два года придется учиться на соседней станции метро, стало подарком к началу студенческого существования. Возле улицы, названной в честь любовника Коллонтай, был выстроен филиал «Бонча», дом-корабль непонятного цвета. Это северо-восточная окраина Питера. С одной стороны улицы Дыбенко торчат железобетонные свидетельства цивилизации, с другой начинается лес, и если идти по нему долго-долго, то выйдешь не к Африке, как следует из песенки менструационной шапочки, а к Мурманску. Вход в Бонч со стороны Мурманска. Архитекторская ли это новация, поставить избушку к народу задом, к лесу передом, или обыкновенное русское распиздяйство – спросить лучше у автора проекта.

В военкомат я шел с опаской. Как-никак почти полгода пробегал.

– В Бонч, значит, поступил? – встретил меня в окошке старый хрен, хромающий на одну ногу, мечта которого, чтоб все строем ходили. – Ничего, у меня там в военном столе старый кореш работает, мы тебя быстро оприходуем. Вылетишь на первом же семестре, так что еще увидимся.

Давай, папаша, блефуй дальше. Ногу тебе танком отдавило, или по пьяни с лестницы сверзился?

До первой сессии я жил в полном неведении, что поступил не на тот факультет, на который метил изначально (название кафедры ни о чем мне не говорило). Мы представляли собой экспериментальный поток будущих бакалавров. Никто понятия не имел, что такое бакалавр в русской интерпретации, включая многих преподавателей. Учиться предстояло четыре года. Весь учебный процесс свелся к утрамбовыванию знаний, которые следует вдалбливать в студенческие головы в течение пяти лет. Галопом по Европе, где бакалавриат и магистратура древнее города Питера. Профессора относились к нам как к второсортным ученикам. Мне это было только на руку. Карьерный рост в области радиосвязи, радиовещания и телевидения (так назывался факультет) меня не интересовал. Покажите Павлику транзистор и резистор, и Павлик не угадает, что из них что.

Здоровенное здание Бонча с огромными холлами, по которым можно было рассекать на велосипеде (чем я впоследствии и занимался) приняло очередных соискателей на звание «Человек с в.о.» Некоторые мои одногруппники раскуривали косяк на пятерых, пытаясь словить положенный в таких случаях легкий приход в виде смехопанорамы. Операция производилась с восторгом неофитов, познающих прелести нового учения о кайфе жизни. Большинство из них пыталось законспирировать свою неосведомленность в вопросах, связанных с методами одурманивания сознания. Вырвавшись из-под родительского крыла, вкушая блага, последовавшие за актом освобождения, они задавали вопрос:

– Будешь?

Даже не смешно. Три года назад, когда эти деятели клеили себе на стены постеры с портретом Майкла Джексона и Сильвестра Сталонне, я ползал по астраханским полям, отнюдь не в качестве энтомолога.

Как в любом новом коллективе, люди присматривались друг к другу, пытаясь угадать, с кем предстоит общаться в ближайшее время. В отличие от училища, здесь я не выпендривался, и свои «лидерские качества» (как принято выражаться в некрологах) прятал, как мог. Вопрос о старосте группы проигнорировал. На ближайшие четыре года связал себя с двумя мальчиками Димами, высокими, как и я, лбами. Как и я, малоинтересующимися учебным процессом. Один из них привел меня в тренажерный зал.

Отрезок четвертый

«Твое дело какое: твое дело зарядку делать, – операция выживание, друг, динамические нагрузки, вот ими и занимайся, заботься об организме, об организме заботься, накачивай долбанные мышцы, не отчаивайся, а проси о большем, проси о большем, сражайся, жми дальше, вот

твое дело»

(Джеймс Келман. «До чего ж оно все запоздало»).

В самом начале семестра я стал усиленно размышлять, как бы мне стать, э-э-э, мужчиной. Чем бы себя изнасиловать, дабы познакомиться с силой воли. Эта капризная дама предстала передо мной, как испорченная погода перед синоптиком. Не важно, какой путь избрать, важно, насколько ты готов к повороту событий. Штудируя труды по истории Древней Греции и Рима, я осознал, что людские интересы мало изменились с тех пор – секс, еще раз секс, и экшн. Одной из составляющих экшена был бег во всех его проявлениях, будь то нарезание кругов внутри Колизея, или прополка копьями персидских грядок, с произрастающими в них сарациновыми сорняками, и как следствие забеги на полях сражений вслед за противником.

В одно прекрасное утро я надел на ноги кеды и выбежал во двор. Сделав несколько кругов вокруг небольшого жилищного комплекса, приполз домой. Наркоманская тушка, извлеченная из-под никотино-алкогольного панциря, было готова для окончательного свежевания, приносящего избавление от жизни. Стоя под душем, я прислушивался к ощущениям. Если бы не мозг распоряжался действиями таких конечностей, как руки, а, скажем, печень и селезенка, то они бы вытянули указательный палец и покрутили им у виска.

«Качай пресс». Врачихина фраза, словно торчащая из подушки иголка гусиного пера не давала спать спокойно. Я даже не задумывался о технологической стороне дела – каким образом при накачке пресса восстанавливаются почки. С уверенностью человека, знающего таблицу умножения, я пришел к выводу, что рано или поздно придется заняться столь необычным для себя процессом.

Дима И. был на вид средних размеров полотняным шкафчиком с фрамугами рук и консолями ног, с блондинистым, ровно остриженным газоном, покрывавшим затылок. Предложил растянуть девочку-штангу на двоих. В подвале «Бонча» был зальчик, убогий, как привокзальный сортир, но уютный, если не сказать, душевный. Позитивную роль играло то, что на тренажерах пыхтели такие же студиозусы, как и я. Самое тяжелое для новичка – побороть комплексы, возникающие в связи с осознанием состояния своего тела на фоне здоровых мускулистых хряков. Долгое время в такие залы ходили «качки» – не было никаких фитнес-центров, где можно встретить и пузатого колобка, и шнурка о двух ногах, на котором болтающиеся спортивные трусы пародируют гюйс на флагштоке во время штиля. Только что прибывший мальчик с пальчик знал, что ему придется коммуницировать с людьми, больше похожими на откормленных бычков. И хоть никогда я не сталкивался с недоброжелательностью со стороны завсегдатаев культуристских заведений, где-то под коркой основных сведений о бытие у любого человека лежит боязнь косых взглядов, которые будут кидать на него господа с рельефными торсами. Это – тормозной башмак, из-за которого состав, включающий в себя такие вагоны, как характер и желание достичь намеченной цели, никогда не покатится по рельсам спорта у большинства представителей сильной половины. Попросту говоря – это психологическая трусость, присущая большинству мужчин, в чем они не спешит сознаться. А в умах интеллектуалов неискореним стереотип о том, что человек со штангой – дебил. Они готовы бравировать своими знаниями в искусствоведческих статьях, сублимируя порой таким образом элементарный недостаток физической силы.

Я в семнадцать лет – раб устойчивого понятия: любая активная деятельность мозга сопряжена с обильными возлияниями понятно каких жидкостей, курением как таковым и курением чего-либо отличного от табака, потребление чая литрами во время беседы о «Розе мира» Даниила Андреева или о пресловутом Ницше. Траханные мастера мысли. Вечные разговоры в дыму гашиша, бравирование количеством прочитанных философских трактатов и употребленной наркоты. Обсуждение глюков и приходов. Все это, сидя на кухне с сигаретой в зубах. Все это – комплекс действий и предписаний к тому, как надо жить. Михаил Сапего, директор издательства «Красный матрос», митьковский кореш, назвал мне необходимый набор качеств для интеллигента 80-х: предрасположенность к алкоголизму, стойкое диссидентское восприятие мира, наличие интеллекта, интерес к искусству. Вся диссидентская литература пронизана одами портвейну и похмелью. Похмелье стало настоящим ритуалом, придерживаясь которого человек борется с устоями жизни.

Был и другой немаловажный момент. Ситуация складывалась проще некуда – быки слушают Алену Апину и Шуфутинского, продвинутая молодежь все остальное: от Doors и «Аквариума» до Sex Pistols и Cannibal corps. А подобная музыка никак не предполагает спортивного образа жизни. Сдохший Мориссон. Сдохший Сид Вишес, который приближался к смерти со скоростью ракеты «земля-воздух». В одном кабаке добропорядочный папаша, узнав, что за соседним столиком сидит безумный Сид, затушил сигарету о свою руку. Мол, могешь так, парень. Вишес вынул нож и полоснул блестящим лезвием себе по запястью. Кровища не заставила ждать. А так, мол, могешь? Папаша вместе со своим семейством срочно переместился на улицу.