От Кяхты до Кульджи. Путешествие в Центральную Азию и Китай

Обручев Владимир Афанасьевич

Испытательной комиссии в составе 10 человек давалось 25 дней для просмотра представленных сочинений. Но в многолюдных провинциях на эти испытания являлось до 5000 человек, каждый из которых подавал 13 сочинений. Понятно, что сотни сочинений оставались непрочитанными. Имена выдержавших испытание объявлялись в полночь 10 числа 9 месяца глашатаем с высшей башни города; на следующий день списки их раздавались на улицах, рассылались во все города провинции и вывешивались при орудийных салютах в зале испытаний. Затем следовал банкет от города, на котором мандарины прислуживали чествуемым, а у входов стояли слуги в фантастической одежде с ветвями маслин — символом литературных успехов — в руках.

Высшую ученую степень «цзиньши», вроде доктора, получали по экзамену

в Пекине, столице Китая, куда являлись получившие звание цзюнжень в провинциях. Обстановка испытания была подобна вышеописанной (рис. 55), темы аналогичные, но экзаминаторы имели высшие ранги, и выдержавшие представлялись богдыхану, который давал трем избранным награду. В виду больших расстояний в Китае и плохих путей сообщения на испытания в Пекин приезжали только кандидаты, имевшие достаточные средства. Из выдержавших этот экзамен уже немногие стремились получить самую высокую степень «гуньщи», т. е. ученого, которой должны были предшествовать еще годы литературных и философских занятий, так что ее добивались многие только в старости. Но и в испытаниях на звание бакалавра, кандидата и доктора нередко принимали участие пожилые люди или даже старики; бывали случаи, что отец, сын и внук экзаменовались на то же звание одновременно.

Этот институт испытаний был учрежден для поднятия образованности и для того, чтобы высшие должности доставались только образованным людям. Но должности и даже ученую степень в Китае все же получали за деньги, и это совершенно обесценивало смысл этого учреждения, и многие баккалавры, кандидаты и доктора оставались долго или всю жизнь безработными.

Рис. 55. Вверху — здания, в которых в Пекине запирали экзаменующихся; в середине — экзаминаторы; внизу — группа экзаменующихся на высшую ученую степень

Трудность изучения китайского языка и письменности обусловлена особенностями иероглифического письма. Каждый иероглиф представлял не букву, как в европейских языках, а целое понятие. Этим объясняется громадное число иероглифов, достигающее 100000; даже общеупотребительных, знание, которых необходимо для чтения и письма в житейском обиходе, от 2000 до 3000. Многие из них состоят из 10–20 значков — черточек и точек — в определенном положении; если пропустить один из них или написать его неправильно, иероглиф получит другое значение. Первоначально китайские иероглифы, подобно египетским, представляли схематическое изображение понятия в виде четвероногого, птицы, рыбы, человека, орудия и т. п., но постепенно превратились в комбинацию черточек и точек. Для европейца трудность языка увеличивается тем, что многие понятия, изображаемые различными иероглифами, имеют почти тождественное произношение; китайцы различают их интонациями, трудно улавливаемыми ухом европейца, или же о точном значении слова приходится догадываться по смыслу фразы. Китайская грамматика очень проста: слова не изменяются ни в падежах, ни в склонениях, и соблюдается только определенный по рядок в расположении подлежащего, сказуемого, прилагательного, глагола, наречия, позволяющий понимать смысл фразы. Например фразу «я хочу есть» нужно сказать «я хотеть есть» и нельзя сказать «я есть хотеть». На рис. 56 изображены некоторые иероглифы более простых начертаний. Приведем их значение и произношение.

Человек — жень (1). Гора — шань (2). Небо — тянь (3), а поле также тянь (4). Вода — шуй (5). Лошадь — ма (6) и конопля также ма (7). Запад — си (8) и некогда (когдато) — си (27); редкий также си. Восток — дун (9), шевелить также дун. Север — бей (10), юг — нань (11). Гостиница — дянь (12), скверный (13) и подстилка также дянь. Интересно сопоставление иероглифов ворота — мынь (14), промежуток — цзянь (15) и двойного иероглифа пропасть — шаньцзянь (16), состоящего из иероглифов горы и промежутка (пропасть — это промежуток в горе). Сяо значит маленький и насмехаться,

хао — хорошо, волос и номер, но все это — разные иероглифы. Шань — гора, как мы видели, но зарница также шань (17), а пишется совершенно иначе. Большой (18) и бить (19) произносятся одинаково — да.

Рис. 56. Китайские иероглифы

Цифры также изображаются иероглифами одиночными, двойными и тройными: 1 — игэ (20); 2 — лянгэ; 3 — саньгэ (21); 4 — сыгэ; 5 — угэ; 6 — люгэ; 7 — цигэ; 8 — пагэ; 9 — цзю (22); 10 — шигэ; 11 — шиигэ; 12 — шиэргэ; 18 — шипагэ (23); 20 — эршигэ; 21 — эршиигэ; 30 саньши; 100 — ибай (25); 1000 — идяо или ицянь (26). Иероглифическое изображение цифр, конечно, очень затрудняет арифметические действия.

Сказанное, я думаю, дает достаточное общее понятие о постановке народного образования в Китае в конце XIX века и о трудности изучения китайского языка не только европейцами, но и самими китайцами.

По моей просьбе, Сплингерд показал мне также городскую тюрьму. В одном из переулков он постучал в маленькую дверь в высокой глинобитной стене и чтото крикнул. Дверь открылась, нас впустили и сейчас же закрыли ее. Мы прошли через небольшой дворик, одну половину которого занимала фанза тюремщиков, и через вторую дверь попали на большой двор, окруженный высокой глинобитной стеной; к ней были прислонены многочисленные отдельные каморки, более похожие на стойла конюшни. Двери их были открыты, и арестанты свободно бродили по двору. У каждого левая рука была прикована цепью к спине, правая свободна, чтобы он мог сам готовить себе пищу, пояснил мой спутник. Каждому арестанту выдавали в день 2 фунта пшена и 3 копейки на покупку топлива. То и другое проходило через руки сторожей, к которым, конечно, прилипала часть. Казенной одежды не выдавали, все арестанты были в своей, нередко представлявшей собой лохмотья.

В этой тюрьме содержались только осужденные преступники. Тюрьму, в которой сидят подследственные, Сплингерд мне не хотел показать; по его словам, она ужасна. В общей камере, единственную мебель которой составляла грязная циновка на земляном полу, содержались в тесноте десятка два человек; на некоторых были одеты орудия пытки — деревянные доски (канги) с отверстием для головы (рис. 57), а иногда и для рук, подобные тем которые я видел в Урге. У других руки были прикреплены в растянутом положении к железной палке, подтянутой цепью к шее, и т. п. В камере яма для нечистот; ужасающая вонь и насекомые.

Рис. 57. Преступник в канге

А следствие затягивалось на месяцы, и люди чахли, часто безвинные, по оговору или недоразумению в этом аду, как называли китайцы эту тюрьму, служившую также корыстным целям подкупных судей. Не мудрено, что бывали случаи своеобразной мести: человек, сильно обиженный кемлибо, совершал самоубийство у дверей своего врага в твердой уверенности, что последний будет привлечен властями к следствию по подозрению в убийстве и попадет надолго в этот ад.

В качестве орудий пыток употреблялись, кроме железных палок и деревянных воротников, еще бамбуковые палки и плети, тиски для сдавливания запястья и пальцев и кожаные хлопушки, которыми били по щекам или губам. Последние законом не были разрешены, но применялись. Пытаемых заставляли стоять коленями на цепях, щебне, соли или даже битом стекле. Но можно ли удивляться тому, что в Китае, в котором в конце XIX века было еще много средневековых порядков, применялись при следствии пытки, если в настоящее время в империалистических «христианских» государствах воскрешены ужасы инквизиции для политических противников в тюрьмах и концентрационных лагерях, а жестокое преследование всех инакомыслящих предписано высшей властью?