От Кяхты до Кульджи. Путешествие в Центральную Азию и Китай

Обручев Владимир Афанасьевич

Рис. 65. Хармык: внизу куст, вверху — ветка с ягодами. Рис. 66. Дэрису (чий), характерный злак монгольских степей

Один из этих посланцев, узнав от моих людей, что нам нужен провиант, предложил заехать по пути в его юрту для покупки дзамбы и масла «под секретом», так как князь будто бы запретил своим подданным под страхом смертной казни продавать какиелибо припасы посторонним лицам. Но это запрещение, очевидно, касалось продажи припасов тангутам, как врагам монголов, и посланец не мог сомневаться, что князь разрешит эту покупку нам, мирным проезжим. Продажа «под секретом» явно клонилась к получению

с нас лишних денег.

Итак, мы направились вместе с посланцами к северному берегу озера, пробираясь между кустами, среди которых попадались монгольские пашни с ячменем, дававшие понятие о первобытном земледелии. В промежутках между кустами хармыка и тамариска и пучками дэрису почва была коекак расковырена заступом и коекак засеяна; ячмень рос кустиками, то густо, то редко, местами уже выколосился и отцвел, местами еще не колосился. Для орошения пашни служили канавы, выведенные из речки Балгынгол, впадающей несколькими рукавами в озеро.

В юрте среди этих пашен и кустов нас встретил поехавший вперед один из посланцев и его супруга, пожилая монголка. Мы уселись на войлоках, разостланных вокруг очага, на котором в большом котле уже кипел кирпичный зеленый чай. Хозяйка расставила возле себя несколько китайских чашек, притащила кожаный мешок сомнительной чистоты, запустила в него свою бурочерную ручку столь же сомнительной чистоты, захватила двумя пальцами по кусочку масла и клала его поочередно в каждую чашку. Затем из другого мешка она тем же способом добывала щепоточку дзамбы для каждой чашки и, наконец, наливала деревянным черпаком чай из котла. Чай был посолен солью, добытой в озере и представлявшей смесь поваренной и глауберовой соли.

Хозяин поднес каждому из нас по чашке этого напитка, отличавшегося от чая, который я пил у купцов в Кяхте, явной прогорклостью масла. Прихлебывая чай, мы вели с хозяином длительный торг о цене его продуктов, взвинченной под предлогом продажи «под секретом». После долгих переговоров он согласился уступить семь мерок дзамбы за лан серебра, т. е. около 15 копеек за фунт, цену, неслыханную в то время в России даже в голодный год. Насчет масла мы не сошлись, так как он хотел дать только 2 джина (китайских фунта) за лан серебра, что составляло более 70 коп. за фунт, а качество масла, горького и смешанного с грязью и шерстью, слишком не соответствовало этой цене.

Завьючив купленную дзамбу на верблюдов, мы продолжали путь по северному берегу озера, синяя гладь которого расстилалась далеко на юг, где ее окаймляла белая полоса отложений соли; последнюю в свою очередь ограничивали зеленые кусты, сливавшиеся в отдалении в сплошную раму. Эта комбинация синего, белого и зеленого цвета представляла очень своеобразную и красивую картину под лучами яркого летнего солнца. С другой стороны, на севере, тянулись плоские бесплодные холмы, позади которых виднелись вечноснеговые вершины Южнокукунорского хребта, окаймляющего почти сплошной стеной окраину Цайдама. Вблизи дороги тянулся солончак с чахлыми кустами и рыхлой почвой, словно вспаханной и посыпанной солью.

Обогнув озеро, мы попали на солончаки и болотистые луга низовий реки Баингол, впадающей в озеро с востока; коегде виднелись юрты, а за рекой серели стены хырмы, т. е. ставки князя. Так как солнце клонилось уже к закату, а до лагеря, где находился этот князь, оставалось еще 15 км, нам пришлось еще раз раскинуть свои палатки возле ключевого болота среди кустов хармыка. На болоте гуляли черношейные журавли, которые могли улучшить наш скудный ужин, но они были осторожны и не подпускали к себе на верный выстрел из двустволки. Во время погони единственный птенец, еще не летавший, но уже бегавший быстрее человека, сделался жертвой собак, примчавшихся из соседней юрты. Родители птенца до позднего вечера оглашали воздух жалобным криком «курлык, курлык»; и мы поняли, почему озеро и монгольский князь получили свое имя. Журавль помонгольски называется курлык.

Только к полудню следующего дня мы добрались до лагеря князя, вблизи которого нас встретили другие посланцы в парадных шляпах и указали нам удобное место для стоянки возле болотистого луга с ключевой водой недалеко от лагеря, палатки и пестрые флаги которого ясно выделялись на зеленом фоне луга, усеянного пасущимися лошадьми.

Под вечер я поехал в лагерь в сопровождении молодого Сплингерда и Цоктоева. У первых же палаток нас остановили

монгольские воины, и один из них, нечто вроде урядника, пошел докладывать старшим чинам о нашем приезде. Хотя этот приезд был давно уже замечен всем лагерем и, конечно, известен князю, но церемониал, заведенный и в этом отдаленном крае, требовал доклада по всем инстанциям. Пока военные чины ходили из палатки в палатку, возле нас собралась толпа, и мы могли рассмотреть лагерь и его население. Картина в общем напоминала лагерь какихнибудь средневековых ландскнехтов Валленштейна или даже полчищ времен крестовых походов. По окраинам поля полукругом были расположены белые и синие палатки рядовых, по одному десятку в каждой, под начальством дзангина (урядника). Значок десятка в виде желтого флага с монгольскими надписями и с пришитыми к нему красными и белыми тряпками был прибит к длинному копью, воткнутому в землю возле палатки, полы которой с теневой стороны были подняты и укреплены на расставленных кремневых и фитильных ружьях. В палатках виден был различный скарб обитателей — разноцветные и разношерстные сумы и мешки с провизией, сабли и мечи разной формы и древности, чайные чашки, одежда, сапоги. На сложенных из дерна очагах возле палаток кипели котлы и котелки с чаем или супом предстоящего ужина, и самые юные из воинов занимались подкладываньем хвороста или аргала и раздуванием огня с помощью мехов, устроенных из свежеободранных бараньих шкур. В центре лагеря стояли палатки меренов (сотников) и адъютантов князя; они отличались большей величиной и нашитыми на них по белому или синему фону синими или белыми полосами и узорами. Возле каждой палатки возвышалось копье с разноцветными флагами, к древку которого были привязаны ружья, сабли, луки и стрелы в колчанах. Из палатки в палатку сновали монголы, другие толпились у входов.

Разноцветно и разнообразно было само воинство; рядом с сгорбленным стариком виден был воин в полном расцвете, выставлявший, словно на показ, свой мускулистый бронзовый торс или, по тибетскому обычаю, спустивший одежду с правого плеча. Много было подростков и даже мальчиков, а также лам с бритой головой. Одеянием солдат служили широкие штаны до колен, войлочные обшитые кожей сапоги с острыми загнутыми вверх носками и острым каблуком и куртки или кафтаны. Иные одевали верхнюю половину тела подобием шали, употребляемой ламами, из грубой шерстяной ткани ярких цветов разных оттенков, красного или желтого. На куртках, кафтанах и шалях были нашиты черные и желтые крестики, обозначавшие воинское звание. Столь же разнообразны были и головные уборы: та же ткань, обмотанная вроде тюрбана, но оставлявшая макушку голой, синие китайские платки, шапки разных форм на меху, войлочные шляпы в виде круга, в центре которого возвышалась узкая колонна с обрывками красной кисти на вершине. Офицеры носили китайскую соломенную шляпу с красной кистью и шариком, смотря по чину — медным, стеклянным или каменным.

Это разношерстное войско князь Курлыкбейсе учредил для защиты своих владений от тангутов, которые уже вытеснили монголов с берегов оз. Кукунор, богатых пастбищами. Пржевальский встречал еще монголов на Кукуноре в последний раз за 10 лет до моего путешествия, я же видел там только тангутов. Воинская повинность у князя была поголовная и пожизненная; от нее были освобождены только ламы, отправлявшие богослужение в кумирнях или занимавшиеся врачеваньем, а все остальные были зачислены; в лагере их было довольно много, судя по бритым головам и желтому или красному одеянию в виде шали. Воины жили с семьями в своих юртах по разным пастбищным местам Цайдама, но по временам съезжались к местному мерену для стрельбы и джигитовки, а раз в год собирались на смотр к князю. Одежда, оружие, продовольствие были у них собственные, чем и объяснялось их разнообразие; жалованья князь не платил.

Наконец, доклад о нашем приезде дошел до князя, и один из адъютантов пригласил нас въехать за черту крайних палаток и зайти сперва в палатку главного помощника князя, так как сам князь давал еще аудиенцию двум китайским чиновникам, приехавшим с просьбой о разрешении начать разработку золотой россыпи для китайской казны в пределах владений князя. Просьба, конечно, сопровождалась подношением ценных подарков: шелковых материй и т. п., и эти посланцы заслуживали, конечно, большего внимания, чем какойто иностранец, путешествовавший без конвоя и, очевидно, мало обещавший в отношении подношений.