От легенды до легенды (сборник)
Шрифт:
Царевич оглянулся. Златокудрый юноша в белой как снег тунике и птицелетных сандалиях почесал за ухом окрыленным золотым жезлом, вокруг которого извивалась пара шипящих змей.
— Что ты уставился? — Юноша отправил себе в рот спелую смокву. — Ну да, я Гермес. Вестник Самого. Погоди кланяться, скала под носом. Сначала на землю спустись. В общем, так. Чтобы не терять времени, пока ты там уподобляешься игуане, ввожу тебя в курс дела.
Зевс избрал тебя судьей. Какой нектар ему в голову ударил — не спрашивай. Не знаю. Это не мое и уж тем паче не твое дело.
У нас
И вот наши первые красавицы переругались между собой из-за этой безделицы. Только что в волосы друг дружке не вцепились. Свет им не мил — вынь да положь, каждая требует главный приз себе. Зевса в конце концов достала вся эта бодяга. Тут-то Громовержец в тебя пальцем и ткнул. Еще скажи спасибо, что пальцем, а то мог бы и молнией!
Париса охватило странное, неведомое ему дотоле тяжелое предчувствие.
— Так что спускайся, — продолжал Гермес. — Будешь сейчас решать, кому это яблоко достанется.
Царевич ступил на землю.
— Но… Богини… Я недостоин… Не смогу…
Возмущенные змеи, обвившие золотой жезл вестника богов, предостерегающе зашипели.
— Парис! Ты сам-то понял, что лепечешь? Как это не сможешь, если Зевс приказал, чтобы это сделал именно ты? Давай, шевели сандалиями.
Гермес подтолкнул сына троянского царя кадуцеем в бок:
— Ступай за мной.
Богини смотрели на обалдевшего юношу, а тот лишь открывал и закрывал рот, не в силах даже произнести слова приветствия. Нагие тела их были безупречны, и не было ни слов, ни красок, чтобы передать красоту, представшую взору Париса.
— Царе-е-вич! — Гермес потрепал юношу по плечу. — Перестань хлопать глазами. Яблоко — вон. Богини перед тобой: слева Афродита, справа Афина, по центру — Гера, если еще сам не дотумкал. А я полетел, у меня дел невпроворот. Зевс проснется — свежей амброзии нет, — вот тут-то конец света и грянет. Да и ты, парень, не затягивай. Всех-то забот — фрукт пристроить.
Гермес поднял кадуцей — ключ, открывающий Врата миров, повернул его, словно отпирая замок, и тут же исчез. Лишь трава шелохнулась там, где мгновенье назад ее касались крылатые сандалии.
Парис глядел во все глаза, вцепившись в золотое яблоко, как утопающий в обломок мачты.
Он поглядел на Афродиту, богиню любви и красоты — вечно юную и вечно манящую. Длинные золотистые волосы спускались на гладкие белые плечи, струились по точеным бедрам, легкими прядями закрывали высокую грудь, зовя отбросить и этот последний невесомый покров. Матовая упругая кожа будто светилась изнутри, обещая бездну наслаждений при легчайшем касании. Нежные губы, чуть приоткрытые в шаловливой улыбке, звали бросить все и прильнуть к ним, упиться негой. Ярко-синие глаза лучились солнцем, согревали, влекли к себе…
— Выбери меня, — услышал Парис ласковое воркование, хотя был готов поклясться,
Парис с трудом подавил странный хрип, похожий на стон, и поднял руку, намереваясь протянуть яблоко Афродите…
И вдруг будто туман заволок поляну, и сквозь дымку испуганный царевич увидел побережье у стен родной Трои, чужие корабли, огромный лагерь под городскими стенами, обезображенное тело любимого брата. Отец, гордый царь Приам, вымаливал у врага труп Гектора. Увидел гигантского деревянного коня, которого троянцы, должно быть, лишившиеся разума, сами вкатывают в город через пролом в стене. Он видел вражеских воинов, среди ночи выходящих толпой из чрева коня. Пылающая Троя была перед его глазами.
«Ты говоришь так, потому что не дано тебе предвидеть, чем обернется всякое твое деяние. Теперь же ты будешь ЗНАТЬ. Это тебе мой дар, моя благодарность», — вспомнились царевичу слова мойры.
И Парис отшатнулся от богини любви, будто Тифон, чудовище бездны, предстал вдруг перед ним.
— Ты выберешь меня! — услышал он другой голос, непререкаемо властный. — Я — прекраснейшая! Выбери, и не будет в мире полководца, который сможет противостоять тебе. Из края в край пронесется твоя колесница, и народы склонятся перед великим победителем. Так говорю я, Афина! Слово мое — закон.
Парис осторожно перевел взгляд на вторую соискательницу драгоценного плода. Обнаженное тело ее дышало силой. Гордо посаженная голова с аккуратно уложенными, черными, как безлунная ночь, волосами была прекрасна строгой безупречной красотой, перед которой хотелось преклонить колени. Даже нагота была не в силах победить этой внутренней строгости, словно Афина была облачена в невидимый бронзовый панцирь. Парис еще раз оглянулся на Афродиту, вспоминая воинов с обнаженными мечами, выходящих из чрева деревянного коня, пылающую Трою, и протянул было яблоко чернокудрой богине…
Туман вновь сгустился перед его глазами, и Парис увидел коленопреклоненных мужей в диковинных драгоценных одеждах. Лица их были печальны, глаза хранили следы недавних слез. Незнакомцы склонялись пред завоевателем, слагая к ногам оружие.
— Вот и еще одна страна у моих ног, — устало, даже с каким-то внутренним раздражением произнес он, оборачиваясь к одному из своих военачальников. — Как скучно. Что там впереди?
— Море, государь мой. Только море.
— Я велел отрядить корабли, чтобы узнать, есть ли земля там, за этими водами.
Он не договорил. Расталкивая стражу и пленных, к трону Париса прорывался запыленный гонец.
— Пропустите его! — вставая, скомандовал грозный полководец. — Я знаю тебя. Ты Целий, сын Митарха, колесничий моего брата Гектора.
— Да, мой повелитель, я был им. — Гонец черной вести устало пал на колени и склонил голову, точно подставляя ее под удар. — Должно быть, я первый, кто добрался до тебя, и, вероятно, единственный.
— Ты сейчас из Трои?
Серое лицо колесничего почернело.