От мира сего
Шрифт:
Она и в самом деле танцевала отлично, слушаясь каждого его движения, и была такая легкая, почти невесомая.
Он спросил:
— Простите, как вас зовут?
— Прощаю, — ответила она, — Валерия.
Танцуя, он разглядел ее: вовсе она не была дурнушкой, даже скорее миловидной, особенно когда улыбалась, блестя очень белыми зубами, щеки ее розовели от улыбки, глаза начинали сиять, но она была совсем не в его вкусе. Ему нравились веселые, румяные, уверенные в себе, вот такие, вроде той, что умыкнул Гера.
Розита
Розита прилежно меняла пластинки, заводила патефон и курила, мечтательно глядя в пространство, время от времени картинно стряхивала пепел на пол, делая вид, что ее ничто не интересует. Розите не достался партнер для танцев, но она была хозяйка, понимала, что следует помнить о долге гостеприимства.
Расходились поздно, чуть ли не во втором часу ночи. Валерия спросила:
— Где вы живете?
— Где бы ни жил, — ответил Виктор, — я провожу вас.
Она честно предупредила:
— Я живу в Черкизове.
— В Черкизове? — переспросил он. Мысленно ужаснулся. Черкизово от Варсонофьевского переулка, где он жил, невероятно далеко.
Надо думать, прошастаешь всю ночь напролет с этими проводами. Но что же делать? Не оставлять же девушку одну брести по ночной Москве!
— Я провожу вас, — повторил он.
Она благодарно пожала его руку.
Шли пешком через весь город, мимо площади трех вокзалов, мимо Сокольнического парка.
Лера мало говорила, больше слушала. Если вставит слово-другое, то к месту и своевременно.
Рассказала ему о себе: живет с родителями, учится на курсах иностранных языков, но подумывает и о том, чтобы поступить куда-нибудь в серьезное учебное заведение. Она так и сказала: «В серьезное учебное заведение».
— Тогда поступайте в медицинский, — предложил он. — В первый мединститут, я там учусь на третьем курсе.
— Вы будете врачом? — спросила она, прижала к груди маленькие ладони. — Я люблю врачей, вернее сказать, я их очень и очень уважаю.
— Я хотел быть, по правде говоря, журналистом, — признался Виктор. — А потом так получилось, что стал врачом.
— И не жалеете об этом? — спросила она.
Он ответил искренне:
— Нет, не жалею. Правда, жить нелегко, если бы не отец, мне бы было совсем нелегко прожить на свою стипендию…
— Я понимаю вас, — сказала она и еще раз повторила: — Уважаю врачей. — Подумала и добавила. — Но я бы не смогла стать врачом. У меня бы не хватило жизненных сил, уменья забывать о себе, ведь врачи должны забывать о себе, помнить только о больных людях, разве не так?
«А она умненькая, — подумал Виктор. — Сразу не скажешь, а на самом деле совсем неглупая».
Он питал слабость к умным людям. Даже самая красивая женщина, если она
Совсем недавно он познакомился с хорошенькой редакторшей одного толстого журнала. Редакторша была внешне очаровательна: золотоволосая, казалось, даже кожа у нее золотистая, теплая, огромные карие глаза, ослепительная улыбка. Когда он шел с ней по улице, многие оглядывались.
Она говорила:
— Витя, вы должны написать книгу, пусть это будут современные «Записки врача».
— Я напишу только в том случае, если вы будете редактировать меня, — ответил он, искренне любуясь ею, блеском ее глаз, ямочками на щеках, белой нежной шеей.
Да, она была прелестна, но невероятно, как он вскоре понял, фантастически глупа. И он стал прятаться от нее, а она звонила ему беспрестанно, и бедная мама, не любившая лгать, вежливо отвечала:
— Его нет, право, не знаю, когда будет. Что? Да, он в институте, а потом он поедет в библиотеку…
Ася, сестра, была куда решительней и тверже мамы. Просто рубила сплеча:
— Вы его не застанете на этой неделе! Наверно, на той тоже, он очень занят…
В конце концов красавица редакторша отвалилась от него, но он еще долго с боязнью подходил к телефону, страшась услышать сладкий, словно халва, голос.
Валерия была отнюдь не красива, но умна, тактична, абсолютно ненавязчива. Сказала на прощанье:
— Если захотите навестить меня, буду рада…
И как-то осенью, когда он был свободен от занятий и делать было решительно нечего, он отправился в Черкизово, не сразу отыскав маленький, впрочем, очень уютный домик, в котором обитала Валерия вместе со своими родителями.
Там было все совершенно по-дачному: крохотный огород, в огороде огурцы, редиска, лук, перед окнами домика несколько кустов сирени, возле забора скамейка.
Вечерами узкой струей поднимался над палисадником самоварный дым, пахнувший еловыми шишками, на скамейках сидели женщины, беседуя друг с дружкой, — мирное, с виду беспечальное, ничем не тревожимое бытие.
— Мы — черкизовские, деревенские, — говорила Валерия.
Она была кумиром семьи — мамы и папы, работавшего в какой-то трикотажной артели.
Мама спала и видела выдать дочку за хорошего человека. Папа говорил:
— Кто бы он ни был, лишь бы нашей Лерочке по душе пришелся…
Все шло как по маслу. Вершилов заладил часто приходить в этот теплый дом, где всегда пахло пирогами и самовар кипел на круглом столе, покрытом вязаной скатертью. «Лерочка вышивала, — делилась мама. — Она у нас такая рукодельница, за что бы ни взялась, все в руках спорится…»
Он мгновенно окунался в тепло, в уют, его встречала ласковая улыбка толстой Лериной мамы, его руку радушно пожимала широкая ладонь ее папы, и торопливый, срывающийся Лерин шепот: