От наукоучения - к логике культуры (Два философских введения в двадцать первый век)
Шрифт:
(3) Нравственность130.
В нравственных определениях осуществляется новый существенный оборот сил самодетерминации.
Вся, извне заданная и "из-нутра" навязанная предопределенность и мотивация моего поведения, моих поступков, в неких предельных точках преобразуется в самодетерминацию выбора, в самодетерминацию решения нравственно безвыходных ситуаций. (Так же как искусство самодетерминирует мое общение, а философия мышление.) Вообще, нравственность насущна, как я полагаю, там где отказывают моральные нормы и указатели ("так поступать хорошо, благородно, честно и т.д."), где жестко морально запрограммированный индивид оказывается в безнадежной коллизии возникающей в доведении до предела, "до точки" самих этих моральных императивов (когда-то,
Нравственность необходима (как одно из определений разума) там, где обнаруживается, что и одна и другая возможность данного поступка морально необходимы и... морально запретны, невозможны в одно и то же время. В такой коллизии я оказываюсь полностью ответственным - в будущее и даже в прошлое за свой выбор, свое решение, свой поступок.
Наша нравственность складывается и развивается в замкнутых, накладывающихся друг на друга, как годовые кольца на стволе дуба, перипетиях.
Вот - для вдумывания в суть дела - несколько таких "годовых" (эпохальных) колец нашей нравственной самодетерминации.
Античность. Единицу (неделимое определение) античной нравственной перипетии возможно сформулировать так (точнее всего она выражена в трагедиях Софокла):
"Индивиду необходимо упорно включиться в роковую предопределенность (справедливость...) рода и космоса. Только в таком включении - я выше самого себя".
– "Индивиду надлежит самому - в средоточии акме, в момент героического поступка отвечать (нести ответственность...) за сам этот рок, за его завязку - в начале рода; за его развязку - в избытии божественных приговоров. Мой характер - в точке акме - свободен перерешить рок. Но смогу ли избыть рок или нет, - иначе я поступить не могу". Ни один из этих полюсов (ни включение в рок, ни свобода героического поступка) в поле нравственности не может исчезнуть. Решая в пользу одного из полюсов, я нарушаю заповедь другого, и любой мой поступок несет в себе риск самодетерминации.
Христианская нравственность. Мой поступок определяется - в душе невозможным сопряжением исходных мотивов любви к человеку: "Любить человека ради него самого, чтобы его спасти, - любить человека ради благоволения Бога ко мне, чтобы спасти себя, - любить в человеке - Бога". Эти мотивы не просто сливаются в неделимую любовь, в один поступок. Они постоянно противоборствуют в душе человека средних веков, и это их противоборство определяет внутреннюю сложность и мучительность каждого отдельного завета, каждого отдельного поступка, его мучительность в поле нравственности (в теологии все легкопримиримо). Вдумаемся хотя бы в одну, может быть, наиболее абсолютную заповедь: "Не убий!" Эта заповедь несет в себе (именно как в заповеди, душевной готовности...) невыносимую трудность, и как раз в этой невыносимости, невозможности она относится к нравственности, а не к морали. "Не убий!" - это призыв к самому себе, запрет убивать другого человека. Но "Не убий!" - это и призыв к другому человеку, к убивающему. Призыв, долженствующий стать действием и помешать убийству. Но - помешать, запретить - вплоть до какого моего поступка?
Можно ли - чтобы самому не нарушить заповедь и не совершить убийство допустить убийство, совершаемое другим? И - вновь безвыходность нравственной коллизии, проникающей в самую сердцевину абсолютного завета. Убью ли я, чтобы помешать убийству, или не убью, дав убийству совершиться, - совесть все равно скажет: "Виновен!" Но такая безвыходная коллизия в душе человека, такая необходимость свободного решения - это и есть синоним нравственности. И пока она (эта безвыходная коллизия) существует в душе человека - человек нравствен. Поступать необходимо, но каждый поступок не только разрешает, но и вновь воспроизводит эту перипетию. Конечно, речь идет о тех предельных коллизиях, которые редко происходят в реальной жизни, но угадываемость которых в уме, в душе, в воображении (пусть очень смутная, откуда-то из будущего надвигающаяся на меня...) создает нравственное поле напряжения для каждого сиюминутного поступка, и в таком поле
Новое время. Здесь существует сложное сплетение нескольких безвыходных нравственных коллизий (Гамлета, - Дон-Кихота, - Фауста...) и только в этом сплетении, взаимополагании, взаимоисключении они создают поле нравственности в жизни человека Нового времени. Я сейчас не буду обдумывать весь этот узел, вкратце очерчу лишь одну нить. Борение Гамлета: "Быть или не быть?" Этот вопрос есть искус самоубийства, через который надо пройти, - и никогда нельзя пройти раз и навсегда, - чтобы самому себе быть обязанным своим бытием. Мучительность этого искуса (а разум без него еще не Разум) в том, что решая - "быть!" - человек включается в бесконечную (разомкнутую в бесконечность), неотвратимую, от меня независимую, череду действий и противодействий, дающих итог, отнюдь не входящий в мои замыслы... Решая "не быть!" - человек отстраняется от всякой ответственности за свои действия (этих действий попросту нет), но оказывается трагически ответственным за свое бездействие...
Правда, есть "выход" в конце "Гамлета": "Если чему-нибудь суждено случиться сейчас, значит, этого не придется дожидаться... Самое главное быть всегда наготове... Будь, что будет!"132. Но этот безвольный "выход" развязывает заключительную кровавую бойню; это и есть конец нравственности (= попытка укрыться от нравственных, неразрешимых по определению) коллизий. Ответственность надо брать на себя! Ни история, ни среда, ни великая цель, ни нормы морали - на выручку прийти не могут. Хотя бы потому, что в решающую минуту человек - в напряжениях нравственной перипетии - необходимо становится независимым - и от среды, и от моральных внешних запретов.
Конечно, я здесь не думал расшифровать "Гамлета" Шекспира. Как в каждом произведении искусства, само это произведение - больше своего смысла, больше тех осмыслений, что способен дать его читатель; хотя только в ауре этих осмыслений и переосмыслений и состоит жизнь произведений, порождающих вечный Образ культуры. Но дело не только в этом, дело еще и в том, что только в сопряжении - Гамлет-трагедии, - Дон-Кихот-трагедии, - Фауст-трагедии... личности Нового времени - имеет смысл и сама нравственность, и каждая из этих трагедий поодиночке.
Все, только что намеченные и многие иные годовые кольца нравственности не снимают и не исключают одно другое. В нравственности современного человека живет (в глубинах сознания и - большей частью - мало осознанно) сложное, парадоксальное сопряжение всех этих "колец" - трагедий Эдипа и Христа, Гамлета и Дон-Кихота... Поле таких сопряжений и есть реальная нравственность людей XX века. Но во всех этих нравственных перипетиях - взятых по отдельности или в их сопряжении - мой поступок просто не имеет однозначной, предопределенной (и том числе и морально предопределенной) детерминации, заведомой, нормативной добродетельности. Это - всегда впервые, мной самим, за себя, но на века - предопределяемое бытие, определенность моей личности. И как бы я ни поступил, это не снимает исходной, безвыходной перипетии нравственного выбора, решения, совести (ответственности). Нравственный поступок лишь тогда нравственен, когда он нечто преступает, то есть... когда он восстанавливает исходную перипетию.
Поэтому-то нравственность фокусируется не в моральных заповедях, предписывающих "как надо поступить", но в неких образах культуры, в личностных трагедиях Эдипа, Прометея, Гамлета, Дон-Кихота...
Бессмысленно требовать - "живи, как Эдип!", или - "поступай, как Гамлет!", или - "борись с ветряными мельницами, как Дон-Кихот!". Жизнь в этих образах, включение в эти нравственные перипетии не может дать образец истинно доброго поведения. Эти перипетии - не "ценности", вне человека существующие и направляющие его путь, но это и не "эталоны", внутри моего сознания засевшие. Это - моя определенность как личности, это - узлы, в которых сгущается и развивается моя способность ответственно (и культурно!) самодетерминировать мою судьбу.