От ненависти до любви
Шрифт:
В отличие от предыдущих записей, написанных красивым ровным почерком, эти две явно показывали состояние Лили в тот момент: корявые, неровные буквы, иногда подскакивающие немного наверх - рука его мамы сильно дрожала, боясь выводить эти роковые слова; в некоторых местах - расплывчатые пятна, от чего становилось не совсем понятно, что написано. Если Гарри было больно читать, так каково же было тогда его маме… Он и не знал, что у Лили были мысли о том, чтобы избавиться от него, своего собственного ребенка… избавиться, чтобы спасти. И, обдумывая этот момент, Гарри честно признавался себе в том, что ни капли не корит маму за это. Да, черт побери, он даже не знал, правильно ли она поступила, сохранив ему жизнь! Он ведь порой и сам в этом сомневался.
Гарри быстро перевернул лист, чтобы больше не видеть этих слов, которые когтями рвали его изнутри, и принялся читать дальше. Теперь шли записи о том, как его родители проводили
3 августа 1980 года.
Дорогой дневник, три дня назад у нас родился сын! Гарри. Мы с Джеймсом долго спорили, выбирая ему имя, но потом все же остановились на этом варианте. Наш малыш, Гарри Джеймс Поттер. Второе имя пришло мне в голову само - просто наш маленький Гарри так похож на Джеймса в этом возрасте (я смотрела колдографии, пока Джеймса не было дома), те же взъерошенные черные волосики (Джеймс долго смеялся над этим «ежиком», а потом признался, что сам родился таким же «лохматым». А ведь Гарри всего три дня!), форма бровей… а как он забавно складывает губки бантиком! Вылитый папочка. От меня ему достались только глаза, и Джеймс утверждает, что это самые чудесные глаза на свете. Сначала он не соглашался на то, чтобы второе имя Гарри было его именем, но потом все же сдался, сказав, что «красиво звучит». Крестным Гарри мы решили сделать Сириуса - стоило ему увидеть малыша, как он «в него сразу влюбился». Я предлагала Рема, но он отказался. Бедняга, я же вижу, как ему тяжело, но он все держит при себе… Я обязательно скажу Джеймсу, чтобы он поговорил с ним: может, тогда Ремус перестанет нас сторониться.
Я сейчас пишу это, а Гарри посапывает рядом в кроватке. Вот он сморщил носик, как будто чем-то недоволен, причмокивает во сне… Глядя на него, нельзя не улыбаться. Он просто ангелочек… мой ангелочек… Господи, пожалуйста, пусть это будет не он, только не он… Почему это маленькое чудо должно будет сражаться с Тем-Кого-Нельзя-Называть, почему именно он должен стать убийцей? Или умереть, спасая наш мир?
Солнышко мое, если бы ты знал, что у тебя еще до рождения отобрали детство, что все уже решили за тебя, и ты даже… Я бы с удовольствием поменялась с тобой местами, забрала этот груз с твоих хрупких плеч, лишь бы ты был счастлив. Если бы ты только знал, что у тебя уже есть смертельный враг, который хочет тебя убить. Только если все же в пророчестве говорится о тебе… И я молю всех богов, чтобы это были не мы… чтобы это был не ты. Я знаю: это эгоистично и ужасно, потому что тогда этим самым Избранным будет Невилл, но… Все мамы боятся за своих детей, Гарри, боятся их потерять, и тут нам сказали, что, быть может, именно наш сын станет тем, кто спасет мир от Темного лорда. Или умрет, спасая его. Это так страшно, Гарри, так страшно… Если бы ты знал, как я боюсь, как боится твой папа…
Спи, мой хороший, спи… И, пожалуйста… ничего не знай, хорошо?
Две прозрачные капли скатились по щекам и упали на лист, заставив потемневшие от времени чернила расплыться маленькими кляксами, но Гарри даже не обратил на это внимания. Он смотрел на ровные строчки, разглядывая их так, словно он был девушкой, которая смотрит на самые красивые и дорогие в мире брильянты и никак не может наглядеться.
«Мама… когда-то она… она писала это… держала этот дневник в своих руках… она с такой любовью выводила эти строчки…»
Гарри тихо всхлипнул и быстро вытер очередную слезу, бежавшую по щеке. Боль, печаль и тихая радость завладели им, не давая нормально вздохнуть. Он много раз слышал, что родители его очень любили, ведь любовь мамы и спасла его от Волан-де-Морта, но теперь это было как-то совсем по-другому. Наверное, потому, что это слова не «кого-то там», а его мамы; он видит их, может даже потрогать и убедиться, что все это происходило на самом деле. Он снова запутался в своих чувствах, разрывался между радостью, что все это на самом деле было, и болью от того, что это только
Такое было только один раз: тогда, когда он сидел у зеркала Еиналеж, смотрел в лица своих родителей - в тот момент он по-настоящему, до конца понял, что он - сирота. Что это так больно и несправедливо, что у его друзей есть родителей, а у него нет… Что это так сложно - притворяться, что все в порядке, когда к ним приходят письма и посылки от родителей, а он вынужден просто смотреть на них, понимая, что ему такого письма не придет никогда в жизни. И порой его брала такая детская, наивная обида, что мир так жестоко с ним обошелся, что он ни разу не слышал маминой колыбельной, не мог поведать отцу о своих проблемах, что на рождество его домой никто не ждет… И это были именно те чувства, о которых он не мог рассказать Рону или Гермионе, потому что они все равно бы его не поняли. Невилл мог бы его понять немного больше, но все равно… у него была любящая бабушка, у него же, Гарри, были только дядя и тетя, которым он никогда не был нужен. И ему стыдно было признаться даже себе, что, приехав в Хогвартс и смотря на своих однокурсников, он не смог сдержать себя, потому что нуждался в такой простой вещи, как родительская любовь - для него же это было что-то неведомое и такое желанное, как зрение для слепца. И по ночам, когда все засыпали, он выбирался из постели и садился на подоконник, часами смотря на усыпанное звездами небо и позволяя слезам стекать по подбородку. Он просто не мог больше сражаться со своими детскими потребностями и давал волю чувствам, хотя раньше не позволял себе этого, убеждая себя, что «он уже взрослый». Он просто сидел и еле слышно, раз за разом повторял эти два слова, которые он никогда никому не мог бы сказать: «Ма-ма… па-па…». Он произносил их по слогам, медленно и с расстановкой, будто пробуя на вкус, а потом с улыбкой на губах шел спать. Так продолжалось ровно до того момента, как он обнаружил зеркало Еиналеж. И только после разговора с Дамблдором он смог их отпустить… отпустить так, как это было возможно.
И сейчас, когда он прочитал эти строчки, это чувство к нему вернулось с новой силой. И теперь он сильно боялся его. Гарри несколько минут смотрел на огонь, пытаясь избавиться от мыслей, которые он уже давным-давно спрятал глубоко в себя.
Короткая стрелка часов медленно приближалась к цифре «девять», исписанных страниц становилось все меньше, а он все читал и читал, никак не мог насытиться прошлым, которое ему почти и не принадлежало. Промежутки между некоторыми записями иногда составляли недели две, а бывало и пару месяцев, от чего Гарри каждый раз вздрагивал, боясь, что следующая страница будет пустой.
31 июля 1981 года.
Сегодня нашему Гарри исполнился ровно годик. На день рождения мы пригласили только Батильду, да приехал Сириус - хорошо, что Гарри еще не понимает, что это его день рождения, а то он обиделся бы, что к нему никто не пришел. У Ремуса приехать не получилось - он на задании Ордена, а Хвостик куда-то все время пропадает… Надеюсь, у него все хорошо, он сам нам ничего не рассказывает.
Сириус подарил Гарри игрушечную метлу - Джеймс долго смеялся, рассказывая, что даже у него первая метла появилась в одиннадцать лет. Сегодня Гарри и его папочка впервые опробовали этот подарок. Метла не поднимается выше, чем на метр, но наш Гарри уже показал всем высший пилотаж - Джеймс чуть с ума не сошел, бегая за сыном с протянутыми руками. Зрелище было забавное. Когда малыш налетался, отец «будущего великого игрока в квиддич» сообщил, что через десять лет в Хогвартсе появится самый лучший ловец за всю его историю. И добавил, что сам придет смотреть первый матч сына.
Нападения Темного лорда внезапно прекратились. Не знаю, к добру ли это…
Три месяца оставалось до их смерти, как мантру повторял про себя Гарри. А они даже не догадываются об этом… не догадываются о том, что один из их друзей - предатель.
«…что сам придет смотреть первый матч сына…»
Эти слова больно резанули по сердцу, словно перемотали время вперед, туда, где Гермиона притащила его в зал Славы и показала кубок с выгравированным на нем «Ловец: Джеймс Поттер». Первый матч он выиграл не только из-за его, как все говорили, великолепного таланта, а еще и из-за того, что он знал: отец сейчас надеялся бы на него, хотел бы, чтобы его сын не опозорил фамилию. Он знал, что отец гордился бы им… И, может быть, в глубине души он по-детски считал, что отец сейчас за ним наблюдает и незримо поддерживает своего сына.