От неолита до Главлита
Шрифт:
Хорошее дело — протест. Святое дело. Впрочем, нет, святой порыв, а не дело; потому что дела-то из протестов никогда, при наличии известного желания, не выходило. Мы, пишущие, всегда протестовали против насилия над словом. Я даже не знаю, когда мы не протестовали. Разве уж так прихлопнут, так прихлопнут, что дух займётся и язык отнимется. А отдышимся — опять протестуем. Мы десятки лет стояли перед белой стеной, десятки лет били по ней «горячим словом убежденья», а стена… Да вот всего за два месяца до падения своего [51] (уж не от наших протестов!) на ту же печать спокойно глядела «по-зверски». И не могло быть иначе. Такое свойство стены.
51
То
Совершенно та же стена стоит перед нами и сейчас. Не похожая, а именно та же самая, хотя окрашена не в белый, а в красный цвет. Истребление свободы слова — есть лишь частность, лишь одно из множества следствий, непобедимо вытекающее из первопричины. Из факта — стоит стена. От белодержавия — зверство белое над словом; от краснодержавия — зверство красное. Будем же трезвы, будем же мудры, перестанем обманывать себя: смягчилось ли зверство белое от «горячих слов» наших? Или для протеста против красного мы надеемся найти слова убеждения ещё более горячие? Нет. И больше скажу. Я дальше скажу. Наши протесты, наши святые требования свободы для слова — неисполнимы, пока стоит стена. Все частные свободы обусловлены свободой общей, первой. Но даже если бы мы, поняв это, обратили наши протесты, наши негодования от частного к общему, если б наши горячие слова стали бросать прямо в стену — если б! То и тут я скажу: бесполезно. Мы не дети. И жизнь чему-нибудь научила же нас, — всех нас, не писателей, а всю русскую интеллигенцию? Или мы не помним, что не побеждается насилие цветами слов?
Или мы не знаем, что «насилие силой побеждается…»?
Но возвращаюсь к частному, к нашему, к нам — рабочим пера. Что же нам делать сегодня, сию минуту? Лежать, не шевелясь, под досками, на которых сидят пирующие татары? Нет, нет! Уже потому нет, что молчать мы всё равно не можем. Когда режут — человек кричит, не раздумывая, что из этого выйдет. Нас режут, и мы кричим. Вот и всё.
А может быть, и не дорежут. Может быть, не успеют…
«Насилие силой побеждается…»
Зинаида Николаевна Гиппиус (1869–1945) — поэт, прозаик, публицист, литературный критик (псевдоним Антон Крайний). Вместе с мужем, Д. С. Мережковским, эмигрировала в начале 1920 года. До 1990 года произведения Гиппиус у нас не издавались и находились под запретом. Занимала с самого начала резко враждебное отношение к октябрьскому перевороту как к «предательству» и «святотатству».
В Рукописном отделе Российской национальной библиотеки хранится несколько иной вариант статьи «Красная стена», но мы публикуем текст в первоначальном его варианте — таком, каким увидели его читатели 1917 года. Наиболее значительные дополнения и вставки, отсутствующие в опубликованном тексте: 1) После слов «самая реальная винтовка»: «Два ноября — „два орешка под единой скорлупой“, а то различие, что в нынешнем уже льются не чернила и не клюквенный сок, — показывает лишь, что орешек-то нынешний — погорче и потвёрже». 2) После слов «зверство красное»: «Любого цвета „державие“, со всеми его железно-логическими следствиями и зверствами, сметается только революцией. Только сила побеждает насилие. Есть такие явления, бывают такие моменты в истории, когда лишь сила внешнего удара пробуждает силу внутреннего…» Изменена и концовка в позднейших редакциях: «Да, наши протесты против удушения свободной печати, наши жалобы, наши возмущения, в каких бы горячих и убедительных словах они ни выражались, прямой своей цели не достигнут. В этом смысле они бесполезны. Так что же, молчать? Сидеть под подушками, вернее, под досками лежать, на которых сидят пирующие татары, и ждать? Нет! Уже потому нет, что молчать мы всё равно не можем. Когда режут — человек кричит, хотя бы это было бесцельно. Нас режут, и мы кричим, и будем кричать. Вот и всё. А может быть, и не дорежут. Может быть, не успеют…»
В ряде
П. А. Сорокин
Мы возвратились к средним векам. Свобода мысли распята большевиками и топчется каблуками красногвардейцев и матросов, едва ли «ведающих, что они творят». Единственное утешение — что «на штыки идеи не уловляются», что идею каблуками нельзя раздавить и нельзя посадить её под арест. Так было в прошлом. Так есть теперь. И так будет в будущем. Да здравствует свободная человеческая мысль и её воплощение — свободная печать!
52
Гиппиус З. Н. Ничего не боюсь. М.: Вагриус, 2004
Питирим Александрович Сорокин (1869–1968) — социолог с мировым именем. Принимал активное участие в партии эсеров.
С 1918 года преподавал в Петроградском университете, в 1922 году был вместе с другими виднейшими деятелями культуры насильственно выслан из России на знаменитом «философском пароходе». Жил в США. Несмотря на определённые иллюзии в отношении советской власти, возникшие у Сорокина после Второй мировой войны, первые публикации его произведений на родине стали возможны лишь в горбачёвскую «перестройку».
В. И. Засулич Слова не убить
(…) Неустанной борьбой русские люди докажут — самим себе докажут, а это очень важно, — что, кроме деспотов и рабов, в России есть граждане, много граждан, дорожащих достоинством и честью своей страны, её свободой — больше, чем своим личным спокойствием, повседневным благополучием. В частности, свободу печати только так и можно защищать, как она теперь защищается. Несмотря на все закрытия, снова и снова возрождаются газеты и неустанно обличают всю ложь и злодейства нового деспотизма.
Я думаю, что Ленину и К? скоро надоест так закрывать газеты, чтобы через день-другой они снова появлялись под другим именем. Он будет — и уже начинает — придумывать другие способы. Но другие способы должны изобретать и газеты, хотя бы пришлось в конце концов дойти и до подполья. Около них должны создаваться целые фаланги пособников и укрывателей, не пренебрегающих никакой работой.
В России, прожившей 7 месяцев на полной свободе, свободное слово не будет убито, и Ленину и Бонч-Бруевичу его не доконать.
Вера Ивановна Засулич (1849–1919) — публицист, критик, активная участница революционного движения народников в шестидесятые-семидесятые годы. Неоднократно подвергалась арестам. В 1878 году совершила покушение на петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова. Была оправдана судом присяжных под председательством А. Ф. Кони. Долгое время жила в эмиграции. Вернулась в Россию в 1905 году. После переворота 1917 года обвиняла большевиков в узурпации власти, заняла резко непримиримую позицию, называя новое правительство «шайкой Ленина».
В. Г. Короленко Протест
Мне, профессиональному писателю, кровь бросилась в лицо от стыда и негодования, когда я увидел нумер «Полтавского Дня» с белыми полосами, в которых так ясно почувствовалась властная «рука-владыка», считающая себя вправе стать между гласностью и населением нашего края.
Я спрашиваю: по какому праву это сделано и в чьих интересах? Ответ ясен: без всякого права и в интересах узкопартийных и односторонних. В Полтаве истинно неисповедимыми путями водворилась худшая и самая унизительная из цензур, потому что эта цензура партийная, во-первых, и самозваная, во-вторых. Это — не прежний гнёт, полный и бессмысленный, ложившийся равномерно на весь народ и на все партии, как стихия. Это — просто попытка одной партии наложить печать молчания на остальные, инако мыслящие и не разделяющие её ожиданий.