От неолита до Главлита
Шрифт:
Прямо по тексту этого сексотского доноса — размашистая резолюция красными чернилами: «Тов. Петров. Следовало бы одёрнуть названную Марадудину, дав ей недельки две отдыха» (подпись неразборчива).
Как поссорились ГУС с Главсоцвосом
Расшифруем сразу же эти чудовищные аббревиатуры. ГУС — это созданный в 1919 году Главный учёный совет при Наркомпросе, без предварительной санкции которого не могла в двадцатые годы выйти ни одна детская или учебная книга; Главсоцвос — Главное управление по социальному воспитанию при том же наркомате, которое рекомендовало или запрещало уже вышедшие книги «для употребления» в школе. Дяди из двух этих учреждений, соревнуясь между собой, порой всё же расходились во мнениях, что тревожило
69
Цитируются документы из ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 69. Д. 1581 («Переписка с Главлитом по вопросам издания детской литературы»). Л. 7–8,28–29.
«Главное управление по В Коллегию Наркомпроса делам литературы и издательств (Главлит).
25.1.1927 г.
Главлит обращает внимание Коллегии Наркомпроса на противоречия, наблюдаемые в оценке детской литературы Комиссией по книге при Главсоцвосе и Деткомиссией при ГУСе. Так, например, Деткомиссия при ГУСе высказывается против напечатания „Курочки-Рябы“, в то время, когда Комиссия при Главсоцвосе, наоборот, включает эту сказку в список „состоящей из лучшей“, по словам Комиссии, одобренной литературы по темам ГУСа. То же случилось со сказкой „Белочка“. Комиссия при Главсоцвосе включает эту сказку в число лучшей литературы, в то время, когда в сказке проводятся осуждаемые ГУСом классовые противоречия в пользу буржуазии.
Эти противоречия в оценке со стороны двух комиссий Наркомпроса затрудняют работу Главлита, о чём и доводим до Вашего сведения».
Глава Наркомпроса А. В. Луначарский, которому подчинялись все три ведомства, потребовал объяснений, и они были доставлены Главсоцвосом:
«1. Обе эти книжки разрешены Главлитом. 2. Сказка „Курочка-Ряба“ помещена в ряде книг для чтения, предназначенных для первых классов сельских школ. Дело педагогов — объяснить детям, что золотых яиц куры не несут, и деревенские дети сами это прекрасно знают. 3. В книжке „Белочка“ (издание Мириманова) говорится, как деревенские дети поймали белочку и продали её девочке-дачнице. Белочка была посажена в клетку и выпущена на волю. Сюжет этой книжечки, возможно, заимствован из биографии Ленина. Знавшие Ленина в детстве рассказывают, что он, покупая птичек, сажал их в клетку, а через некоторое время выпускал на волю. В чём классовый или антиклассовый элемент — непонятно. В чём его усмотрел рецензент ГУСа — тоже непонятно».
Ответа ГУСа в архивном деле нет, но смысл его «классовых» претензий понятен из процитированного документа. Мы не знаем, чем же всё-таки закончилось это дело, были ли развеяны сомнения растерянных цензоров Главлита. С одной стороны, ГУС всё же был главнее Главсоцвоса, поскольку, согласно особому постановлению Совнаркома, именно он должен был давать разрешение на издание той или иной детской книги. «Нарушившие это постановление, — говорится в нём, — подлежат ответственности по ст. 184 Угол, кодекса РСФСР, а книги, изданные с нарушением настоящего постановления, подлежат конфискации в судебном порядке». С другой же — Главсоцвосом была пущена в ход тяжёлая артиллерия — апелляция к авторитету вождя мировой революции, который и в детстве был большим гуманистом.
Биография вождя, хотя и непременно учитывалась, не всегда спасала книгу. В том же году из библиотек был изъят «Обрыв» Гончарова как «не имеющий ничего общего с нашей рабоче-крестьянской читательской массой», но с такой примечательной ремаркой: «Для нас „Обрыв“ имеет историческое значение лишь косвенно — потому, что действие происходит на родине Ленина» (имеется в виду Симбирская губерния).
Возможно всё же, что «Курочка-Ряба» и «Белочка» были тогда запрещены. Эта замечательная история, по-видимому, получила известность и за стенами Наркомпроса, о чём свидетельствует следующий запрос с грифом газеты «Правда»:
«МОСКВА. НАРКОМПРОС. тов. ЯКОВЛЕВОЙ. Лично. Уважаемый товарищ! Прошу
С коммунистическим приветом Мих. Кольцов».
Заместитель наркома просвещения Яковлева ответила, что «вопрос этот будет обсуждаться на Коллегии Наркомпроса» и она сможет «дать ответ по существу» после его рассмотрения. Видимо, работавший тогда в «Правде» Михаил Кольцов увидел в этой истории колоритный материал для очередного фельетона, но следов его не обнаружено.
Порнографический «Конёк-Горбунок»
«Фабула — православный (это всюду автором выделяется) Иван-дурак наперекор своим умным собратьям становится царём, — нельзя лучше сатира на дореволюционную Россию. Но беда в том, что услужливый автор, как националист — ненавистник басурман и мечтающий о „святом кресте“ даже на Луне (конечно, в образе сказочных достижений), глубоко верует в звезду Ивана-дурака. Не в пример сказкам Пушкина сказка Ершова лишь лубочная карикатура на них. По части воспитательной для детей в ней всё от реакционного и непедагогического, — здесь всё по царю мерится и по боярам. Восхваляется „Царь-надежда“, которого, конечно, народ встречает восторженным „ура“. На с. 42 — даже порнография — царь, „старый хрен“, жениться хочет: „Вишь, что старый хрен затеял: Хочет жать там, где не сеял! Полно, лаком больно стал!“
На основании вышеизложенного считаю „Конёк-Горбунок“ к выходу в свет нежелательным, если не недопустимым.
Лев Жмудский. 1 декабря 1922 г.» [70] .
70
ГАРФ. Ф. 395. Оп. 9. Д. 40. Л. 304 («Политические рецензии и отзывы на книги»).
Отзыв написан на бланке с шапкой «Политредактор» и оставленными строками для следующих пунктов: «Автор. Название. Точное указание мест, политически недопустимых или сомнительных (в сложных случаях указать мотивы)». Такие формы заполняли редакторы Политотдела Госиздата, которым, в знак особой доверенности, Главлит разрешал самим, минуя общую цензуру, допускать или не допускать к печати книги, предполагаемые к выпуску в свет.
Это был «сложный случай», и политредактор вынужден был как-то мотивировать запрещение знаменитой сказки.
Забавно, но тут он не был особенно оригинален. После выхода в 1843 году третьего издания «Конька-Горбунка» сказка Ершова не печаталась тринадцать лет, подвергаясь цензурному запрету, — правда, по мотивам, прямо противоположным аргументам Льва Жмудского. В 1855 году (напомним читателям, что это был последний год «эпохи цензурного террора») один цензор не позволил выпустить очередное издание ершовской сказки, поскольку в ней «встречаются выражения, имеющие прикосновение к православной церкви, к её установлениям и поставленным от правительства властям (…) во многих шуточных сценах приводится имя Божие и употребляется крестное знамение» [71] .
71
*Розенберг В., Якушкин В. Русская печать и цензура в прошлом и настоящем. М., 1905. С. 77.
«Я говорил (…) о „Коньке-горбунке“: его хотят печатать новым изданием, а бестолковая цензура не пропускает его», — записывает А. В. Никитенко 2 июля 1855 года в не раз уже цитировавшемся «Дневнике». — «Елагин говорит в своём докладе, что в этой сказке излагаются „несбыточные происшествия“» [72] .
В 1856 году четвёртое издание «Конька-Горбунка» наконец вышло в свет, однако автору пришлось переработать текст, смягчив те места, на которые обычно обращали внимание цензоры.
72
Никитенко. Т. 1. С. 415.