От первых проталин до первой грозы
Шрифт:
— Салочка, салочка, не боюсь тебя!
Но Катя даже не обратила на меня никакого внимания, будто меня и вовсе не было. Раскрасневшись и запыхавшись от беготни, она гонялась за Серёжей вокруг обеденного стола и всё повторяла:
— У, противный, противный, всё равно осалю!
Наконец Серёжа нарочно поддался ей. Катя его осалила и со смехом побежала спасаться.
Серёжа — за ней. Они выбежали из столовой к Михалычу в кабинет.
Чувствуя себя совсем лишним, я уныло поплёлся следом. Кабинет был разгорожен ширмой для приёма
В кабинете Серёжа сразу же догнал и осалил Катю.
— Ага, поймал! — крикнул он. — Теперь не пущу, — Он крепко обнял девочку.
— Пустите же, какой несносный! Катя вырвалась, но не убежала и совсем не рассердилась.
— Устала, не хочу больше в салки играть, — сказала она, чему-то лукаво улыбаясь. — Жарко очень. — Она подбежала и распахнула настежь окно.
— Закройте, — сказал Серёжа.
Катя вопросительно взглянула на него:
— Почему?
— Сквозняк. Юра войдёт — простудится, — ответил Серёжа.
Катя торопливо закрыла. Кажется, ничего обидного не было в словах Серёжи. Но он сказал их таким тоном, что я сразу почувствовал себя, по сравнению с ними, каким-то маленьким, ненужным и смешным.
Они сели рядышком на подоконник и начали о, чём-то оживлённо разговаривать.
Я потихоньку вышел из кабинета, побежал в нашу спальню, разрушил, раскидал всю квартиру, где жили наши дочки и сынки, а с них сорвал всю лоскутную одежду.
«Не буду больше играть с ней в папу и маму! — с горечью думал я. — Пусть со своим Серёжкой играет!»
Увы, моя месть оказалась совсем не страшной: больше Катя о наших сынках и дочках ни разу даже не вспомнила.
На этом и кончилась моя первая дружба с первой девочкой, какую я встретил на своём пути.
НЕХОРОШО БЫТЬ МЛАДШИМ
Печальный конец моей дружбы с Катей почти совсем не испортил наших отношений с Серёжей.
Конечно, я на следующий день сказал ему о том, что слышал, как он говорил, чтобы Катя закрыла окно, а то я простужусь.
Но Серёжа изумлённо взглянул на меня и спросил:
— А что же тут плохого, что я так сказал? Ведь ты действительно постоянно простуживаешься.
Что мне было ему на это ответить? Сказать, что он этим унизил меня в глазах Кати, выставил в каком-то недостойном ребяческом виде? Сказать всё это не позволяло моё самолюбие. Ведь это значило бы признаться, что я действительно не ровня им, что я ещё маленький. Поэтому я ничего ему не ответил и постарался поскорее забыть весь этот грустный для меня вечер. Забыть о нём оказалось не так уж трудно, так как Катю вскоре увезли из Черни не то в деревню, не то в соседний городок к каким-то её родственникам. И я совсем успокоился.
Мы по-прежнему с Серёжей дружили, хотя к этой дружбе у меня начало всё больше и больше примешиваться совсем другое чувство — чувство зависти и грустного признания его превосходства надо мной.
Серёжа был на два года
Это невольно признавала и мама. Серёжа, например, мог совсем один пойти на реку искупаться или поудить рыбу. А меня одного мама и близко к реке не подпускала.
— Пойдёт Серёжа удить, — обычно говорила она, — тогда и ты пойдёшь.
Что поделать? Приходилось подлаживаться к Серёже; а то ещё, глядишь, и не возьмёт с собой. Но обычно он брал меня очень охотно, и мы, как только стало совсем тепло, частенько бегали за мельницу на мелкий брод ловить пескарей.
Однако во время этих прогулок Серёжа постоянно давал понять, что он мне не ровня, — он старший, и я отпущен только под его ответственность. Поэтому я должен был его слушаться беспрекословно, иначе он грозил вернуть меня домой.
Иной раз свою власть Серёжа употреблял даже не совсем бескорыстно.
Помню, я как-то перебрался по камешкам на середину брода, пристроился на большом камне, пустил леску вдоль по течению и ну давай таскать одного пескаря за другим. А Серёжа с берега ловит, у него куда хуже получается.
Вдруг слышу, Серёжа кричит мне:
— Куда ты забрался? А ну-ка, иди сейчас же на берег, ещё утонешь, отвечай тогда за тебя!
— Как «утонешь»? — возмутился я. — Да тут воробью по колено.
Но Серёжа и слушать не стал:
— Сейчас же вылезай на берег, а то пойду домой, скажу маме, что ты посреди реки на камнях сидишь.
Я сразу сообразил, что тогда будет. Мама, конечно, ахнет: «Юра посреди реки, кругом бурлит вода…» Пожалуй, после этого и на рыбалку не пустит.
Так и пришлось перебраться на берег. А я ведь отлично понимал, зачем Серёжа меня с камня согнал: чтобы я больше его рыбы не наловил. На берегу-то он меня сразу обловит. Ведь он и ловчее меня, и закинет подальше, и подсечёт получше.
Вообще, несмотря на нашу дружбу, мы с Серёжей во всём соперничали. И надо сознаться, что он во всём был впереди. Я очень ему завидовал. Завидовал даже тому, что он учится у злющей бабки Лизихи, а я ещё не учусь. Его рассказы о её школе, об ужасных издевательствах над несчастными ребятами я слушал как страшную сказку, от которой и жуть берёт, и невозможно оторваться.
— Ты знаешь, Юрка, — таинственным голосом начинал он обычно свой рассказ, — меня сегодня Лизиха так за ухо драла, думал — совсем оторвёт.
Я замирал от ужаса.
— За что же она тебя?
— А вот за что. Велела мне наизусть всю таблицу умножения написать. Я, известно, ни в зуб ногой.
— Куда ногой?
— Да молчи, не перебивай. Ну конечно, незаметным образом вытаскиваю из ранца шпаргалочку, кладу её на колени и начинаю сдувать.
Я с восхищением смотрю на Серёжу. Правда, мне не совсем понятно, откуда и что именно он сдувает, но я чувствую, что за этим кроется какая-то тайна, какое-то страшное преступление и геройство. А Серёжа продолжает: